Сергей Снегов - Люди как боги (Художник Ю. Чигирев) Страница 48

— Ты собираешься найти иной способ удовлетворить нужды врагов?

— Вспомни: человечество долго жило за счет других существ. По Земле бродили стада коров и баранов, сновали куры и утки — их вели на убой, чтоб человек имел мясо. Синтетическое мясо наших заводов вкуснее животного, синтетическое молоко ароматней коровьего. Исчезла нужда в продуктах живых организмов — никто не разводит животных на убой. Нет ли похожего на это и у разрушителей? Они стали на путь угнетения соседей, потому что нашли легкий способ удовлетворения потребностей. Может, мы откроем новые пути их удовлетворения, если, конечно, эти потребности жизненно необходимы?

— Мне кажется, ты рассуждением о потребностях в какой-то степени оправдываешь их злодеяния.

— Ничуть. Понять — не значит оправдать. Можно понять и осудить. Оттого, что раб приносит хозяину пользу, рабство не становится морально чистым. У зла есть верхушка и корни. Если срубить верхушку, не выкорчевывая корней, от них могут пойти новые побеги. Мы силой заставим разрушителей смириться, освободим их невольников — срубим верхушку взращенного ими зла. А затем надо покончить с самой возможностью возникновения зла, а для этого разберемся, какие корни его питали. Если враги используют ткани живых организмов для собственной жизнедеятельности, они смогут заняться производством синтетических тканей, мы охотно поможем им в этом.

— Одно скажу — превращение чертей в ангелов дело непростое.

— Как и обучение ангелов человеческому образу жизни. Однако мы должны этим заняться.

— Вряд ли при нашей жизни мы увидим результаты.

— Пусть видят внуки — ради этого стоит постараться.

Я пошел к себе и разделся.

Вспыхнул видеостолб. Ромеро опирался на трость посреди комнаты.

— Поздравляю с благополучным возвращением, дорогой друг! Не вставайте, я отлично вижу вас и в кровати, а пожать друг другу руки мы все равно не сумеем. Окажите честь встретиться со мной завтра.

— С удовольствием.

— В таком случае, к обеду. Посидим вместе за столом, как в старые времена. Кстати, вы не обиделись, что я не явился встретить? Вы понимаете, среди встречающих были особы…

— Понимаю, Павел. Завтра к обеду я буду у вас.

Он исчез.

9

До чего же она была прекрасна, милая зеленая Земля!

Я все утро бродил по улицам Столицы, поднимался над грядами ее домов, выбирался в окрестные поля и парки, выкупался в канале. Мальчишки из соседнего интерната с молчаливым уважением следили, как я вылезал: стоял октябрь. Нужно затеряться на три года в космических просторах, чтобы ощутить, как хорошо дома!

Я присел в скверике на площади. Напротив стоял дом с навесом над первыми этажами, под этим навесом в последний приезд в Столицу я прятался от дождя. Я вспомнил незнакомую девушку с высокой шеей и широкими бровями, Мери Глан, мы с ней тогда стояли рядом, и она издевалась надо мной. Что с этой строптивой Мери? В Столице ли она? Умчалась, как все, куда-нибудь на новостройку? Кто-то сел на скамейку. Вначале я не обращал внимания на соседа, потом повернулся.

На скамейке сидела Мери Глан.

— Здравствуйте, Эли! — сказала она. — Ведь вас зовут Эли Гамазин?

— Здравствуйте! — ответил я. — Да, я Эли Гамазин. А вас, если не ошибаюсь, зовут Мери Глан?

Она спокойно кивнула головой.

— Какое совпадение, — сказал я. — Представьте себе, я только что думал о вас, и вот — вы появляетесь!

— Вы считаете это совпадением? Просто я попросила Охранительницу навести вас на мысли обо мне.

Мне стало смешно и досадно. В странствиях я успел забыть, что на Земле командуют Охранительницы. Если и было чудо, что я думал о Мери, то чудо обыденное, технически подготовленное, еще деды потрудились, чтоб оно стало легко осуществимым.

— Итак, вы хотели меня увидеть, Мери? Я все же настаиваю на своем: я тоже поинтересовался, где вы. Что же мы скажем друг другу теперь, когда желания наши осуществились?

Она не торопилась с ответом. Впоследствии я узнал, что до нее не вдруг доходит, чего от нее ждут. Пока она раздумывала, я разглядывал ее. Я помнил ее некрасивой, но она была скорее хорошенькой, чем некрасивой. Единственным, что не вязалось с ее тонким лицом, были широкие брови, но они нависали над такими темными задумчивыми глазами, что несоответствие пропадало. И при первой встрече я запомнил, что глаза у нее темные, но мне показалось тогда, что они темные от гнева.

— Я виновата перед вами, — сказала Мери. — Не знаю, почему я была с вами груба в Каире и на этой площади. Я решила: извинюсь, когда встретимся. Но вы улетели на Ору, а после в Плеяды и Персей. А теперь вы вернулись, и я извинилась!

Она встала, но я задержал ее. Мне захотелось пошутить.

— А знаете ли, что перед отлетом я запрашивал Справочную о нашей взаимной пригодности?

Мери решительно не хотела смущаться.

— Да, знаю. Я знаю также и то, что мы ни с какой стороны не подходим друг для друга. Всего доброго, Эли.

Я больше не решился задерживать ее. Я сидел на скамейке и смотрел ей вслед. О Справочной она соврала, Охранительницы не выдают личных тайн. Потом я сообразил, что Мери, очевидно, тоже запрашивала обо мне и потому знает, как мало у нас соответствия. Она для того и удалилась, чтоб я последующими вопросами не выведал ее маленького секрета. Мне было жалко, что она ушла.

— Вы не забыли, что вас ждет друг? — сказала Охранительница голосом старика.

Вызванная авиетка появилась немедленно.

— Я хотел лететь вам навстречу, — сказал Ромеро, сердечно обнимая меня. — Справочная доложила, что вы замечтались на одной из площадей. Куда же мы с вами, юный многострадальный Одиссей? До обеда еще часа два, если, конечно, вы не желаете подкрепиться пораньше.

Он держался так непринужденно, словно у нас никогда не было споров. Я охотно поддержал этот тон.

— Пойдемте на гребень Центрального кольца. Оттуда великолепнейший вид на Столицу.

— Отлично. Любоваться Столицей я готов ежедневно, сегодня к тому же ясный день.

Пока мы поднимались на крышу, я украдкой присматривался к Павлу. Все мои знакомые стали иными, я еще не привык к их новому виду.

— Давненько мы не виделись, — сказал Ромеро, улыбаясь.

— Всего два с половиной года.

— Нет, мой друг, целую эпоху. Мы простились в одном социальном времени, повстречались в другом. Счет времени правильнее вести по событиям, а не на часы.

— Событий произошло много.

— Произошла революция, друг мой. А если власть не перешла из рук одного класса к другому, как совершалось у предков, так лишь потому, что давно не существует классов. Это, впрочем, не умаляет совершившегося переворота.

— Вы это называете переворотом?

— Вы считаете меня неправым? До сих пор мы жили лишь для себя. А попробуй ныне осуществить что-нибудь полезное одному человечеству — Большая еще поразмыслит, не повредит ли это народам, которых мы надумали опекать.

Я понимал, что он не столько вызывает меня на спор, сколько отделывается от накопившейся горечи.

— Я бы это назвал по-иному, Павел. Просто человечество настолько развилось, что среди прочих его потребностей появились и такие, как помощь иным народам.

— Оставим это, — сказал он. — Я не собираюсь никого переубеждать. Кстати, для дружеского осведомления… Когда недавно Большая объявила о ваших открытиях в Персее, я, как и все, с честной душой проголосовал за ошеломляющий проект покончить с последними остатками самостоятельности Земли.

Разговор этот шел уже на крыше сотого этажа. Столица была до того красива, что захватывало дух.

С высот Центрального кольца она видна вся. День был пронзительно ясный, в такие осенние дни голубеют и становятся близкими дали. Я тысячу раз ходил и бегал по крыше. Зимой я пробегал на лыжах всю тридцатикилометровую магистраль, проложенную на вершине Центрального кольца, летом прошагивал ее пешком, все здесь было видено и перевидено, а я оглядывался с чувством, что впервые по-настоящему вижу Столицу. Я не уставал поворачивать голову вправо и влево. Я восхищался, каждый раз заново открывая это, простотой плана великого города. Три кольца прорезают двадцать четыре магистрали, от Музейного города наружу, — красочные, неповторимо своеобразные улицы. Вот и все! Вся Столица исчерпывается переплетением трех колец и двадцати четырех радиусов, проложенных сквозь кольца.

— Вечный город, — сказал я. — Он простоит тысячелетия после нас как памятник наших помыслов и дел.

— Умирающий город, — отозвался Ромеро. — Если хотите, это единственный город на Земле, который начал умирать, еще не родившись. Он не дожил до самого себя.

Я знал, что ради красного словца Ромеро себя не пожалеет, но отзыв о Столице покоробил меня. Ромеро удивился:

— Вы не знаете истории Столицы?