Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны» Страница 5

Женщина замолчала и замерла, откинув голову. Толпа задвигалась, захлопала, и тогда Несравненная засмеялась: «Но какова же я, а?» Потом она пела на чужом языке очень красивую, но непонятную песню. Наконец восторги ей надоели, и она капризно сказала, что хочет уже не петь, а пить, но толпа отпустила её только после обещания спеть застольную.

Я вместе с остальными перешёл в банкетный зал и нажрался там как свинья, но только не в смысле напился, а в смысле наелся. Когда приехал Ангел, я уже спал в комнате, заставленной мебелью. Банкет закончился, гости разъехались. Автомобили отхлынули от входа, будто морские котики ушли в море. Тьма за окнами заслезилась туманом.

Ангел настойчиво звонил у входа. Я впустил его и запер дверь. Он сообщил мне, пока выкладывал вещи, что в моём доме его чуть не застрелили. Я сказал, что это дело обычное, не стоит беспокоиться. И спросил про неведомое животное, наводящее разрушения в квартире. А, вы имеете в виду вашего домашнего любимца? Так Океан отмоет всё. А если вы будете его вовремя выгуливать, кормить, ну и вообще, заботиться, так не придётся ждать Океана. Постарайтесь полюбить его, ладно? Как, если я его даже не видел? Но людям не обязательно видеть предмет забот, не так ли? Так ли? Я спросил о Валерии: вы ведь с ней хранители? Ну, иногда это так называется. А как это? Это что-то вроде касты, ответил Ангел, повесил мой фрак в шифоньер и попросил закрыть за ним дверь. Мы вместе спустились по лестнице, прошли три застеклённых тамбура, Ангел шагнул за порог и сразу исчез из виду. Туман успел облизать меня огромным липким языком, прежде чем я успел затворить дверь и опустить засовы.

Я пошёл бродить по музею. Свет во всех залах оказался погашен. В комнате, заставленной мебелью, горело несколько бра. Там я нашёл в коробке под столом свечи и спички и, прихватив их с собой, отправился смотреть картины. Вернее, только одну из них — ту, что рассматривала Анжелка. Придя в зал, я зажёг свечу, прикрывая пламя ладонью, пошёл вдоль стены и скоро наткнулся на светящегося человека, приложившего пальцы ко лбу, под золотистую прядь, спадающую на бровь. Другая его рука опущена, в ней надкушенное яблоко. На обнажённом плече огромная чёрная бабочка. Над ним ветвится красная молния. Позади и внизу мрак. И взгляд на него немного сверху. Я склонился над рамой и прочёл: «Грех».

Где-то, как будто в соседнем зале, хлопнуло окно. Я вздрогнул так, что пришлось снова зажигать свечу. Но, верно, выпитое вино прибавило мне храбрости: я пошёл в банкетный зал. С порога крикнул:

— Кто здесь?

Услышал:

— А-ах, ты снова меня напугал. Ха-ха, вот дурак. Ну кто, кроме меня, может вломиться на охраняемый объект, да ещё после того, как её не пригласили на праздник? Можно я закрою окно?

Владлена закрыла окно и подошла ко мне. При свете свечи она выглядела гораздо лучше. Я заметил, что она переоделась и привела в порядок свои волосы. Я спросил, зачем она явилась.

— Можно, я поем? — сказала она, схватила птичье крылышко и принялась его глодать. — Я ужасно боюсь Океана, просто не знаю, что с собой делать, мечусь по Городу, ищу, где спрятаться от страха, но страх сидит у меня на плечах. Я совсем не сплю. Как только я остановлюсь, страх сожрёт меня.

Она жадно обгладывала крыло и посматривала на меня. И вдруг, плаксиво:

— Давай вызовем живых, пусть они защитят нас. Давай устроим спиритический сеанс. Ты хочешь узнать, как ты умер? Ведь хочешь!

Снова не дождавшись от меня ответа, Владлена выбросила крылышко, сдвинула на столе приборы и стала писать на скатерти буквы и цифры, обмакивая палец в соусник. Нашла тарелку поменьше, высыпала из неё смятые бумажки, перевернула дном вверх. Затем она оторвала полоску от салфетки, поплевала на неё, налепила на край блюдца.

— Иди сюда, — позвала она.

Я сделал шаг.

— Нет, не подноси свечу слишком близко.

Я, как завороженный, послушно закрепил свечу между остатками еды на ближайшей тарелке. Владлена подала мне руку:

— Левой рукой возьми мой указательный и средний пальцы, а правой — безымянный и мизинец, и сжимай как можно крепче.

Я сел рядом и сделал всё, как она велела.

— Мы почувствуем покалывание в пальцах, потом пульсацию, потом удары в плечо, — прорицала Владлена.

Но я не почувствовал даже, как пальцы занемели, — пока она не вырвала у меня свою руку. А после, конечно, началось покалывание.

— Мы забыли поцеловаться, — спохватилась Владлена и потянулась ко мне.

Губы её блестели от жира, и она часто дышала от возбуждения. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого, но почти сразу не выдержал и с силой оттолкнул её от себя. Владлена упала вместе со стулом, хрипло рассмеялась:

— Ты думал, я стану тебя целовать!

Я наблюдал, как она поднимается, отряхивается, медленно идёт вдоль стола. Владлене удалось ещё раз меня напугать, когда она вдруг схватилась за скатерть и сдёрнула её со стола. Не всю, конечно, ведь скатерть длиной со стол, а стол длинный, как железная дорога. Посуда с лязгом и звоном порушилась вниз. Владлена постояла, перевела дух и решительно захрустела по битому фарфору к окну.

— Я пошла! — крикнула она, не оборачиваясь. — Можешь меня не провожать.

Она открыла окно и, как была, в одном платье, выбралась на пожарную лестницу. Я тоже подошёл к окну, чтобы закрыть за ней шпингалеты. Заодно я проверил шпингалеты на других окнах. А возле последнего почувствовал дикую усталость и пошёл спать. Но долго не мог уснуть, перебирая в голове всё, что ещё не случилось, но случится, и я даже знал, как именно.

Меня разбудил спаситель, невнятно поблагодарил и, пока я ещё не успел опомниться от сна, вытолкал за дверь. Постояв немного у входа, я стал звонить и стучаться, чтобы он впустил меня обратно. Он открыл дверь, чтобы сказать мне, что я свободен, и снова захлопнуть её перед самым моим лицом. Тогда я поднял воротник и пошёл, полагая, что, какое направление я ни изберу, всё равно конечная цель выбрана не мной.

В подъезде возле лифта стоял высокий мужчина, статный, как лорд. В первое мгновение меня впечатлило его царственное белое пальто, потом — когда наши взгляды встретились — его глаза: предгрозовые, слишком выразительные глаза. Потом — его бледность, яркая, почти как царственное пальто. Мы вместе вошли в широкую кабину лифта, закрыли решетку.

— Шестой, — сказал я.

— Так это вы, — отозвался мой попутчик так, будто премного обо мне наслышан. — С некоторых пор лифт не доезжает до моего этажа, а только до вашего. Так что впредь смело жмите на цифру «семь», если хотите попасть к себе.

И он нажал на цифру «7». Но кто-то ворвался в подъезд, раздались выстрелы. Лифт поехал и сразу застрял между этажами. Топот по лестнице, тяжёлое дыхание, стрельба. Две пули ударились в крышу лифта, одна повредила боковую панель. Ещё топот, хлопок подъездной двери и тишина.

— Никогда не могут попасть. Просто нелепо, — сказал мой попутчик.

Мне тоже стало досадно, что из-за какого-то неудачника с пистолетом мы застряли в клетке.

— Кто они? — спросил я.

— Не знаю. Но убивают они меня без отдыха. И никак не могут верно прицелиться. Они и голыми руками пробовали, но всегда пугаются, второй раз не бьют, убегают. Кстати, меня зовут Владимир.

— Алексей.

Мы пожали друг другу руки.

— Будем выбираться?

Выбрались через люк в крыше кабины. Открыли решётку следующего этажа и, подтянувшись на руках, выползли на площадку. Потом, для порядка, закрыли за собой решётку и пошли вверх по лестнице. Я не считал этажи. А вместо этого разглагольствовал, что, вероятно, они не хотят убить его по-настоящему, потому что иначе им после пришлось бы искать другой объект преследований, а это разве просто? И потом, никого из нас невозможно убить — мы уже все мертвы. Владимир вежливо со мной не соглашался. И, не заметив как, мы добрались до последнего этажа.

— Зайдите ко мне, — предложил Владимир, открывая дверь, ничем не отличающуюся от моей.

Я не мог не зайти.

Мы сидели в пятиугольной гостиной. Здесь гостиная красная, пол шахматный, между креслами небольшой пурпурный коврик с длинным ворсом. Наши головы окружал нимб слабого света из-под низкого круглого абажура над столом. Тихо бормотал приёмник, перемежая свой лепет шумом и треском помех. Мы пили горький зелёный чай из круглых чашек, нежных, как раскрывшиеся цветы, и разговаривали о чём-то далёком. Люди с пистолетами, домашние любимцы, великосветские пьянки, хранители и спасатели всех мастей и даже сам Океан отступили от нас.

Я пересказал на свой лад то, что прежде узнал от Ангела.

— Всякая сущность должна наиболее точно воплотиться в саму себя, — говорил я, — и только достигнув своей абсолютной полноты, она как бы свершается и становится готова к распаду. Надо исчерпать все ресурсы своей души, почувствовать тщетность всех своих мыслей, чувств и действий, только тогда получишь покой. До тех пор успокоиться нам не даёт собственное сознание. В нём существует некая инерция жизни. Эта инерция создаёт тормозной путь. Или как бы нейтральную полосу между жизнью и смертью.