Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер Страница 5

— Теперь следует подумать об увеличении дистанций…

— Представьте, именно это я и собираюсь сделать! Но не сейчас же. Я устал и мне нужно набраться сил!

Лотер Пакуллай лег на свою койку, натянул одеяло и через считанные секунды спал.

В последующие дни (отсутствие смены дня и ночи компенсировали сидерические[1] часы купола, которые отображали дату по различным календарям, действующих в мирах Центра) Лотер Пакуллай добился большого прогресса, осваивая путешествия посредством мысли. С этого момента он работал изо всех сил, как будто хотел наверстать упущенное, переносился из одной точки Арратана в другую, пока не падал от усталости у входа в корабль или в нескольких десятках метров от купола, добраться до которого у него уже не было мочи. Порой он сдерживал свое непомерное рвение, предаваясь досужим рассуждениям о той чудесной (или мерзкой, в зависимости от текущего настроения) случайности, которая подарила человеческому существу такой потенциал.

— Физические законы, которых мы еще не знаем, но которые я стараюсь переложить на научный язык, — бормотал он, пока Тиксу готовил еду. — Эффект раздвоения, например, существовал всегда, но до Антона Шлаара, покорителя пространств космической эры, о нем никто никогда не слыхал…

Он постепенно расставался с обезьяноподобным видом. Пакуллай выпрямлялся, шерсть редела, а глаза вспыхнули новым пламенем; исчезали и морщины с его лба. Он начинал заговаривать о предстоящем окончательном отбытии, доказывая тем, что перспектива пересечь тридцать тысяч световых лет, используя единственно мысль как транспортное средство, более не казалась ему полнейшим абсурдом.

— Интересно, смогу ли я снова приспособиться к цивилизации. Неоропейские миры должны были измениться за шестьдесят шесть лет. Но, быть может, вы предпочитаете, чтобы я остался составить вам компанию…

— Там вы мне будете полезнее. Антра позволит вам избежать ментальной казни, инквизиции и стирания. Считайте лучше, что каждый раз, когда вы инициируете в человеке звук жизни, как это проделал для вас я, вы помогаете мне остановить продвижение блуфа.

— Я еще не разобрался в связи между черной дырой и вашим колдовством, я до сих пор не понимаю, что вы делаете на Арратане, но если мне удастся вернуться в Неороп, я вам тогда обещаю передать звук жизни как можно большему количеству людей.

— Вы уже говорите как индисский миссионер!

Лицо Лотера Пакуллая озарилось широкой улыбкой.

— Не пытайтесь сделать из меня придурка-сектанта, господин чародей! Мне скоро сто лет, и я вышел из возраста для занятий ерундой. Я останусь вашим скрупулезным и благодарным сторонником, но не более…

Неофитский пыл неоропейца напомнил Тиксу его собственные первые опыты в области мгновенного перемещения, его неожиданный перенос на пляж острова злымонов, его внезапное появление на улицах Гугатта, долгое пьянящее путешествие от Селп Дик и до Матери-Земли. Они с Афикит таяли в неосязаемых эфирных коридорах, вновь возникали в чарующих мирах, любили друг друга на ложах из цветов, травы, песка, камней или на тюках тканей в складе на Оранже. Для Лотера Пакуллая мысленное путешествие связывалось с надеждой на возвращение в его родной мир, в сознании Тиксу оно навсегда оставалось связанным с почти до боли пронзительным счастьем, которое подарила ему Афикит. Ему стало чудиться, что под его ногами расступается земля, что он утопает в черной, вязкой, ледяной воде, но оранжанин призвал всю силу воли, чтобы не выплескивать зрелища своих горестей на собеседника.

— Вижу, индисские колдуны страдают совсем как простые ученые, — прошептал Лотер, от которого не ускользнуло, как внезапно побледнел Тиксу. — И эта черта скорее будит во мне симпатию…

Три дня спустя неоропеец перешагнул порог купола с пасмурным выражением лица. Тиксу сначала решил, что тот забыл, как пользоваться антрой, что иногда случается с новичками, но быстро понял, что профессора захватило неизмеримо более серьезное дело.

— Вам следует пойти со мной, господин чародей. Я обнаружил занятное зрелище на поверхности планеты, повернутой к наружной стороне галактики…

Тиксу кивнул, встал и долгим взглядом обвел разнообразные предметы, усыпавшие пол купола. Внутренний голос нашептывал ему, что скоро ему предстоит лишиться своих чувств, что эти окна вовне, которые позволяют живым существам познавать мироздание, запахнутся навсегда. Пальцы Тиксу машинально блуждали по его собственному лицу, сливались с контурами бровей, носа, губ, скользили между шелковистых прядей бороды. Он затянулся застоявшимся воздухом купола, где пахло кухней и потом.

Его телесная оболочка скоро пропадет, а вместе с ней и надежда однажды обнять Афикит и Йелль.

— Мы должны взяться за руки, — сказал он Лотеру.

— Не удивляйтесь, если по прибытии вас пригвоздит к земле: с той стороны нет корректора гравитации и сила тяжести там намного сильнее…

Двое встали по обе стороны раскладного стола и протянули друг другу руки. Едва ладони соприкоснулись, как люди растаяли в эфирных коридорах и через несколько сотых долей секунды рематериализовались на лице Арратана, повернутом к внешним рукавам галактической спирали. Как и предсказывал профессор Пакуллай, их приковало к земле силой притяжения. Действия корректора гравитации или кислородного генератора не ощущалось. Оба чувствовали, как их плющит многотонный груз. Неоропеец с открытым ртом отчаянно ловил воздух.

Лежа на спине, Тиксу впервые увидел небесное полотно, испещренное звездами. Затем, приложив неимоверное усилие, он сумел повернуть голову и наконец увидел нечистую пасть блуфа.

Глава 2

Двенадцать явиться должны,

словно первых двенадцать миров,

словно первых двенадцать вод,

словно первых двенадцать дней.

Двенадцать голосов запоют,

прям иль извилист их будет путь,

темна иль светла их будет душа,

длинна иль недолга их будет жизнь.

Двенадцать искр взлетят,

словно первых двенадцать цветов,

словно первых двенадцать древ,

словно первых двенадцать зверей.

Двенадцать сердец преисполнятся,

зелен иль чёрен их будет мир,

сини иль белы их будут глаза,

бледна иль смугла их будет кожа.

Двенадцать замыслов сольются,

словно первых двенадцать женщин,

словно первых двенадцать мужчин,

словно первых двенадцать детей.

Двенадцать страстей восторжествуют,

благородной их будет судьба,

велика их будет слава,

безгранична их будет радость.

Двенадцать создадут мир,

словно первых двенадцать желаний,

словно первых двенадцать мыслей,

словно первых двенадцать богов.

Одиннадцать же сдадутся,

одиннадцать себя утеряют,

одиннадцати же не быть.

Пусть хоть один погибнет,

пусть хоть один не справится,

пусть хоть один предаст,

и род людской прекратится.

— Пришел час наведаться к злейшим врагам Веры, дражайший мой Адаман…

Адаман Муралл кивнул в знак согласия и последовал за своим сановным собеседником. Они вступили на лестницу, колодец которой примыкал к покоям понтифика и уводил в темные, сырые и холодные недра епископского дворца Венисии. За двумя священниками в отдалении следовали мыслехранители — восемь у муффия и двое у молодого экзарха. Шуршание белых бурнусов и шелест шелковых подошв о ступени тут же впитывала в себя тишина.