Генри Олди - Вожак Страница 53

За день он вымотался так, что одна мысль о сексе вызывала ужас. Раздевшись, едва сумел принять душ. Мокрый — вытерся кое-как — добрел до кровати и упал навзничь, в белый хруст простыней. Сволочь, сказал он себе. Животное. Ну и как ей теперь ложиться?

— Подвинься…

Тепло. Спокойно. Рядом дышали.

Чего ещё?

Вскоре пришёл кошмар.

Женщины, думал Марк. Я сплю, верней, лежу, как бревно, в спальне Изэли, в представительстве империи на Тишри. Мир катится в тартарары, а я размышляю о женщинах. Хорошенькая история, да? Две женщины смяли мою жизнь в кулаке, словно влажную салфетку. И обе — красавицы. Тебе повезло, боец! Фортуна вывела тебя в дамки! Н'доли, для которой ты — набор химических соединений, представляющий особую ценность. Изэль, для которой ты — якорь, способный удержать ее в чужом мире. Тебе нравятся женщины старше тебя, боец? В частности, госпожа Зеро? Старуха, мумия ходячая, в молодости тоже была красоткой. Надо спросить у деда. Дядя Гай намекал на что-то такое… Иначе с чего бы она положила глаз на меня? Готовит на смену Мамерку? Хочет кудрявого адъютантика?

Горите вы огнем, все бабы Ойкумены!

Он знал, что не прав. Ну и что? Хотелось жаловаться, искать виноватых. Постыдное желание, да. Дадим ему волю, укрывшись от зрителей одеялом. Мы не железные. Ведь правда? Я не красавица, подсказала издалека Ливия Метелла. Не Астлантида в твоей постели. Я, обер-декурион Ведьма, втайне мечтающая о мягком животе взамен брони мышц. Я дралась за тебя, командир, пока Змей ломился к нам ходячей крепостью. Помнишь? Помню, кивнул Марк. Не надо гореть всем бабам. Только отдельным, по списку. Например, Рахили Коэн — этой полыхнуть за счастье. Когда вчера на Совете Лиги рвалась одна информационная бомба за другой, а напоследок в зал живой бурей влетела госпожа Коэн, лидер-антис расы Гематр…

— Ты куда?

— Выйду покурю.

— Ты не куришь…

— Ну, просто выйду. Проветрюсь…

Катилина увязался следом. Надев брюки и рубашку, Марк босиком выбрался в коридор. На ходу он закатывал рукава, будто собирался драться. С кем? С охраной? С первым встречным? К счастью, ему никто не встретился. На стенах горели ночники. Тишина кралась следом на мягких лапах, соперничая с ягуаром. На панели лифта горел зеленый сенсор. Ночь боролась с памятью, укладывала ее на обе лопатки. Трудно было поверить, что вчера, фактически несколько часов назад…

Я же вначале ничего не понял, сказал себе Марк. Я думал, что они покричат и найдут какое-нибудь решение. Вернее, им подскажут. А вышло так, что решение само нашло нас.

— Мудрый велел корчевать ядовитую пакость,Сжечь на кострище и пепел развеять над морем,Сладко глупцам насмехаться над мудрым советом,Сладко взлелеянным ядом поить всех, кто рядом!

Гыргын Лявтылевал ревел, как бык во время гона. Глаза могучего кемчугийца налились кровью, пальцы сжались в кулаки. Зал заседаний Совета Лиги ничем не напоминал высокое собрание политиков. Более всего он сейчас походил на бар старины Родни в преддверии доброй драки. Интерьер? Сюртуки вместо рабочих спецовок, статс-мундиры взамен флотских кителей? Мудрый, как заметил бы Гыргын, мастер метафор, презирает внешнее, прозревая суть.

— Мягкотелые слизни! Жрите ваш гуманизм!

Налет цивилизации осыпался с кемчугийца дешевой позолотой. Треснула скорлупа приличий. Необузданный дикарь рвался на волю. Хищно скалясь, Гыргын подступил к Бруно Трааверну, представителю Ларгитаса. Еще миг, и волосатые лапы вцепятся в лацканы пиджака, а зубы — в глотку. Как ни странно, кемчугийца поддержали не варвары, а техноложцы: Хиззац, Тилон, Бисанда. Движение Гыргына указало стае жертву, цель, кого-то, кого следует растерзать, не вникая в подробности, не задумываясь над справедливостью обвинений.

Багровые пятна на скулах. Брызги слюны, жаркий выдох:

— Твоя хваленая наука! Где она была?!

— Решил все за нас?!

— Теперь сам и расхлёбывай!

В другом конце зала Кфир Бриль пятился от вехдена и брамайна, наседавших на него при поддержке огненноволосой фурии с Борго:

— Ты все просчитал заранее!

— Ты знал!

— Слишком много факторов. Нельзя составить корректный прогноз…

Отступать гематру было некуда: до стены осталась пара шагов. С бешеной скоростью Кфир просчитывал вероятность физического насилия в отношении собственной персоны. Расчёт не клеился: слишком много факторов.

— Врёшь!

— Ты нарочно промолчал!

— Ты всех подставил!

Перед носом у Тита Флация размахивал руками вудун Мэйтата Рунако. Ни единого слова из обвинений, бросаемых в лицо помпилианцу, слышно не было. Гвидо Салюччи держал ситуацию под контролем. С председательского места он умело манипулировал звуком, делая немыми одних и возвышая голоса других, перемещая центры кипения каши, заварившейся в зале. Вудун бесновался, приплясывал, сыпал оскорблениями: с точки зрения Рунако, во всем была виновата Помпилия. Он ухватил Тита за грудки, выпучил глаза, икнул и грудой тряпья сполз под ноги трибуну.

Удара Марк не заметил. С левой в печень, знакомая школа.

— Ах, Гвидо! — с профессиональным восхищением заметила госпожа Зеро. — Играет на резонансе, выводит на крещендо. Теперь надо бросить стае кость. Пока не перегрызлись окончательно…

Председатель медлил. Жалел кость? Хотел довести дело до драки? Гвидо закаменел, кончики его пальцев дрожали над пультом. Дирижер симфонического оркестра, выяснивший в разгар концерта, что оркестровая яма пуста, пюпитр с нотами украден, а на голову опрокинуто ведро ледяной воды — вот кем был сейчас Гвидо Салюччи. Воздух перед ним едва заметно мерцал. Кто-то вышел на связь, догадался Марк. Конфидент-режим, приоритет три нуля.

Что происходит?

Кадык Гвидо судорожно дернулся. Казалось, председатель сумел проглотить кусок, которым подавился. Пальцы опустились на пульт. Миг, и гвалт как отрезало. Лишь беззвучно, по-рыбьи плямкали рты. В мертвой тишине к потолку всплыл пузырь голосферы. Изображение было плоским и шло рябью. Так бывает при местной ретрансляции с приемника гиперсвязи.

— …отмечено стремительное угасание линии водорода в спектре звезды, — рухнул на зал хриплый от волнения доклад, подхваченный с середины. Борода информатора, судя по внешности, коренного брамайна с Чайтры, стояла дыбом. — Яркость линии гелия падает со скоростью, опровергающей все мыслимые прогнозы. Усиливаются линии кислорода и неона. Возникли линии магния и кремния…

— Он что, всю таблицу элементов собрался озвучить?

В голосе Мамерка звучало раздражение: из-за этой ерунды прервали заседание?! Марк тоже ничего не понимал, но счел за благо промолчать. Для большинства представителей, как он ясно видел, линии магния и кремния были тайной за семью печатями.

Бородач отвернулся — сфера продемонстрировала шикарный, поросший вороной гривой затылок. В затылке возникло демонстрационное окно. Шустро поползли цифры и графики, иллюстрируя пословицу про два уха, в одно из которых влетает, а из другого — наоборот. Марк опознал диаграмму звездного спектра; на большее его не хватило.

— …наблюдается аритмическая пульсация светимости звезды, соответствующая скачкам температур ядра примерно от трехсот до шестисот миллионов градусов. Зафиксированы всплески потока свободных нейтронов, синхронные с пиками светимости и повышения температуры ядра. Нейтринное излучение звезды неуклонно растет…

— Доктор Вьяса! — в отчаянии взвыл председатель, выразив общее мнение Совета. — Объясните по-человечески: в чем дело?!

— Но я же объясняю! — изумился бородач. — Все вышеприведенные явления и процессы ясно указывают на то, что плотность ядра…

— Позвольте мне.

В дверях стояла Рахиль Коэн.

Марк спустился в холл. От лифта он отказался, предпочтя лестницу. Совет, откликалась ступенька за ступенькой. Со-вет, со-вет, со-вет. Охраны не было. Дежурного — тоже. Наверное, сидел в каптерке, вполглаза следя за гроздью обзорников. Тишри, тихая обитель, мир да покой.

Со-вет, отстучали пятки по плиткам пола.

Ли-и-и-иги, скрипнула дверь.

В этом дворике они курили с Белым Страусом. Утилизатор, фикусы, лавочки. Сейчас Марку предстояло курить с Манойей Илхикамином, лейтенантом зенитно-ракетных войск Астлантиды. То, что Марк в обоих случаях обходился без сигареты, ничего не меняло.

— Добрый вечер, лейтенант.

— Добрый, — кивнул Манойя.

В последний раз Марк видел лейтенанта в состоянии эндокринной комы, распротертым на круглом столе. Ухмылка идиота, поза жертвы. Идея с декларативным освобождением сработала: сейчас Манойя, вне сомнений, был вменяем, хотя и в самом скверном расположении духа. Кивал он механически, как кукла в руках кукловода-дилетанта. Слово «добрый» в устах астланина прозвучало уступкой, ложью, принесенной на алтарь вежливости.