Генри Олди - Волчонок Страница 55

— Вот. — Не дожидаясь, пока принесут заказ, дед выложил на стол уником. — Тебе письмо, боец…

В голосфере возникло статичное изображение Юлия Тумидуса. Юлий осунулся, отчего выглядел еще более суровым, чем раньше. Он был при галстуке, затянутом туго, как удавка. Когда отец заговорил, не шевеля губами, Марк отрегулировал громкость.

— Надеюсь, у тебя все нормально, — голосом манекена сказал Юлий. — У нас тоже все в порядке. Очень скучаем. Мама передает тебе привет. Она здорова. Я связался с нашим филиалом «Нумэрга». Ты передал им своих рабов, улетая с Тренга. Хороший контракт, одобряю. У них сейчас акция лояльности, я оформил тебе бонусы. Ты будешь получать на полтора процента больше. Они не хотели оформлять, требовали доверенность. Я нажал, где нужно. Обошлись без доверенности…

— Деда. — Марк остановил воспроизведение. — Это что же, деда?

Дед молчал, раскуривая трубочку.

— Он же просит прощения? Он извиняется, да?

— Как умеет, — хмыкнул Пак. — Хреново умеет, сухарь…

— И еще от Гая. — Дед тронул сенсор уникома. — Ну, тут два слова, и все…

— От кого? — не понял Марк.

— От дяди твоего, с Китты. На Пака пришло…

Юлий Сергий Тумидус уплыл на задний план. Вместо него сфера двинула вперед бравого офицера-десантника. Фуражка с высокой тульей, петлицы легата с тремя молниями. Гвардейские нашивки, на груди — штурмовой «клин». Воротник скреплен золотой цепочкой с кулоном-мечом — орден Цепи, знак малого триумфатора. Все, что родина отобрала у Гая Октавиана Тумидуса, подарив взамен тавро изменника, было здесь, на снимке. Марк не знал, специально ли дядя снялся в парадной форме, чтобы послать снимок племяннику, или просто взял кадр из архивов. Ему хотелось верить, что специально.

— Служи, парень, — хрипло каркнул уником.

Марк кивнул: служу.

— Служи честно. Остальное — шлак…

А скрипач все вел мелодию, или, может, она водила его по залу, как девочка-поводырь ведет слепца от ноты к ноте, от стола к столу, от звезды к звезде, выпрашивая у пьяниц шальную денежку, а нет, сыграем за так, в расшитой жилетке, с печальной улыбкой, застывшей на худом, скуластом лице, и несли от кухни шипящую сковороду с колбасами: сало шкворчало, шкурка треснула в разных местах, обнажив дымящуюся сочную мякоть, а чесноком за пять шагов шибало так, что слюнки текли не только у Пака…

— Над дорогами-проселкамиПучеглазая луна.Кони засветло оседланы,Хлопцы выпили вина…

В отличие от обер-манипулярия Назона, гусарский поручик Ахилло басом не обладал. Так, жидкий тенорок, шибающий в козлетон. Нехватку голоса, а временами и слуха поручик компенсировал большим чувством. Гремучая, знаете ли, смесь в сочетании с кавалерийской пронзительностью.

Плясали лошади, сдерживаемые твердой рукой денщиков. В деревне на взгорке брехали собаки. С подворья ресторации неслись аплодисменты. Там, над костром, насажен на вертел, подрумянивался молодой бычок, и самые нетерпеливые гурманы толпились вокруг. Песня Ахилло скрашивала им время ожидания. А у распахнутых настежь ворот все длился спор.

— Детское время! — умолял ротмистр Зеленский. — Останьтесь!

Ливия Метелла развела руками: увы, не могу.

— Останьтесь! Госпожа подпоручик! — Ротмистр упал на колени. — Вы разбиваете мне сердце! Я еще не рассказал вам про баталию под Трептовом! На пушки, в конном строю…

— В другой раз, ротмистр. — Ливия тронула безутешного вояку за плечо. Только что Зеленский произвел ее — вахмистра, если мерить гусарскими мерками, — в офицерский чин. Обер-декурион Метелла ценила такие знаки расположения. — Вызовите мне такси.

— Такси? — Кажется, ротмистра осенила удачная идея. — Вы шутите? Такси в этих дебрях, в этой глуши? Мы поедем верхом, бок о бок! Мы будем пить вино в седлах! Мы проводим вас…

Ливия улыбнулась:

— Хорошо, верхом. Полагаю, так будет быстрее.

— Через лес! Напрямик!

— Найдите мне лошадь, ротмистр. Я поеду в часть, а вы с друзьями — на ваши квартиры. И не спорьте! Вы старше меня по званию, но я умею предвидеть будущее. Путешествуя через лес в компании буйных гусаров, я не скоро доберусь до родного КПП. Выехав подпоручиком, я вернусь через неделю полковником, не меньше…

— Филька! — благим матом заорал Зеленский. — Коня даме! — И, вспомнив главное: — Ни за что! Я еду с вами…

— Меня, — Ливия огляделась, — проводит рядовой Тумидус. Боец, ко мне!

Марк бегом кинулся к обер-декуриону. Уже минут пять они с дедом и Паком делали вид, что прощаются, исподтишка наблюдая за шумной компанией. Деда слегка развезло, Пак давным-давно велел официантке вызвать такси до частного пансионата, где они сняли номера. Но похоже, ротмистр был прав: машина опаздывала. Шофер звонки игнорировал; диспетчер клялась, что вот-вот, с минуты на минуту… Браня разгильдяев, хозяин ресторации предложил гостям крытый возок, запряженный парой гнедых.

— Рядовой Тумидус по вашему приказанию прибыл!

— До которого часа вы в увольнении, рядовой?

— До двадцати двух ноль-ноль!

— Отлично. В седле держитесь?

— Держится, — за Марка ответил дед.

И показал за что.

Гусары захохотали. Пьяненький дед смешил их. Впрочем, подумал Марк, он смешил их и трезвый. Его покоробило от вульгарности дедовой шутки. Рядом ухмылялся Пак. Акробат, выросший в опилках, знал: шутки зависят от слушателей. То, что одному — ниже пояса, другому — выше головы.

— На посошок!

Зеленский выхватил саблю. Взмах, и обушок клинка въехал под зеленое кольцо — утолщение на краю бутылочного горлышка. Кольцо отлетело, унося с собой пробку. В небо ударил фонтан пены, забрызгивая людей.

— Эй, хозяин! Еще вина!

Денщик Филька уже бежал к конюшне. Вслед ему неслось:

— Вьюга бесится от хохота,Хвост от инея длинней,Грянем Дикою охотоюПо хрустящей целине!

Луна — мертвая невеста в фате облаков. Редколесье тянется ввысь, хватает воздух черными сучьями. Под копытами хрустит наледь, в дубраве откликается филин. Земля еще не промерзла до зимнего звона. Впереди — факел денщика. Качается, зовет.

— Ты уже выбрал, боец?

— Так точно, госпожа обер-декурион!

— Что?

Марк молчит. Ливия Метелла кивает: она верно истолковала его молчание.

— Почему? У внешников выше звание, да?

Марк молчит.

— Приятно быть офицером? Орел в петлице, девки в обмороке?

— Никак нет, госпожа обер-декурион!

— Кончай драть глотку. И не ври мне. Я вранье за парсек чую.

— Никак нет, не вру.

— Хорошо, плевать на звание. Любишь риск? Рвешься в герои?

— Никак нет, госпожа…

— Оставь чины до завтра. Не на плацу. Отвечай кратко и по существу.

— По существу? Без чинов?

— Да.

— А если без чинов, так это не ваше дело. Выбрал, и все.

Ливия смеется.

— Волчонок, — отсмеявшись, говорит она. — Кусаешься. На разведлибурнах любят задир. Сперва любят, потом в мусорный шлюз спускают. Думаешь, ты — сорвиголова? Ужас деканов? Ты — пай-мальчик, трусы с кружевами. Вякнешь, прыгнешь, уйдешь в шлюз. А с Прецилла сообщат семье, что ты погиб в результате несчастного случая. Открывал консервы, не совладал с управлением. Нравится?

— Так точно, госпожа обер-декурион! Разрешите вопрос?

— Спрашивай, боец.

— Почему либурнариев не учат на коренных планетах Помпилии?

— Смотри-ка, запомнил…

Ветер бродит меж стволов. Боится выйти на грунтовку, угодить под лошадь. В свисте ветра слышится: «Над дорогами-проселками…» Осторожно так, не в пример поручику Ахилло. Поздняя осень, холодрыга. На ветках корявого, расщепленного молнией вяза прыгает ворона. Скажи ей про магнолии на Тренге — не поверит.

— Инъекции, боец. «Солдатчина», «офицерка». Под инъекциями мы — комок нервов, пока не привыкнем. А тут — цивилы с их любовью к «десятинщикам». Зачем дома лишние проблемы? Практически все военные училища, где готовят кадровых офицеров, выводят с Октуберана и Квинтилиса куда-нибудь подальше. Это первое. Что же до нас, абордажной пехоты…

Марк ждет.

— Либурнариев учат в среде варваров. Техноложцев. Гематров, брамайнов, вехденов. Кого угодно, только не помпилианцев! Что, еще не въехал?

Марк молчит.

— Тебе дают время узнать, что вокруг — люди. Инорасцы, свободные граждане Ойкумены. И в то же время они — ботва. Чуешь парадокс? В баре — люди. На стоянке — люди. На занятиях в училище — ботва. В супермаркете, на пляже — люди. Во время операций по захвату — ботва. На Сечене, Тренге, Китте, Серафиме — люди. При абордаже — ботва. После клеймения — рабы. Шаг, и люди становятся ботвой. Еще шаг, и ботва превращается в рабов. В фундамент энергетики Помпилии. Тебя учат, как маленького ребенка: нельзя клеймить объект где угодно, направо и налево. Абордажник, ты учишься жить рядом с инорасцами. Терпеть, любить, ссориться. Пить пиво в их компании. Соблюдать законы Лиги, нарушать законы Лиги. Сознательно выбирать время нарушения и время соблюдения. Видеть грань, за которой инорасец становится ботвой! Владеть этой гранью, как оружием. На Октуберане, среди своих, ты этому не обучишься. Сорвешься там, где не следует. Волков натаскивают не кусаться попусту. Или ты хватаешь за глотку, или не скалишь клыки. Понял?