Чайна Мьевиль - Посольский город Страница 6

Теперь я знаю, что сделанное мною тогда называется диссассоциацией. Я наблюдала за всем, что происходило, в том числе и за собой. Мне не терпелось, чтобы всё поскорее кончилось; я ничего не чувствовала, никакого усиления связи между Хозяевами и мною. Я только наблюдала. Выполняя действия, необходимые для того, чтобы потом они могли произносить своё сравнение, я думала о Брене. Он, разумеется, не мог больше говорить с Хозяевами. Событие организовало посольство, и я считала, что бывшие коллеги Брена, послы, наверное, были рады дать ему возможность помочь. Но поручили они ему какую-нибудь настоящую работу или нет, я не знаю.

Когда всё кончилось и я вернулась в юношеский центр, друзья накинулись на меня, требуя подробностей. Мы ведь были дикие, как все послоградские дети.

— Ты была с Хозяевами? Круто, Авви! Честно? Честно, как Хозяин?

— Честно, как Хозяин, — произнесла я подходящую случаю клятву.

— Ничего себе. А что они делали? — Я показала синяки. Мне и хотелось и не хотелось говорить об этом. Постепенно я полюбила пересказывать то происшествие, привирая и приукрашивая его. Оно много дней выделяло меня среди остальных.

Другое следствие оказалось важнее. Два дня спустя папа Реншо отвёл меня к Брену. Я не была в его доме с того случая с Йогном. Брен улыбнулся, поздоровался и провёл меня внутрь, где я впервые в жизни повстречала послов.

Одежды красивее, чем у них, я никогда ни у кого не видела. Их обручи сверкали, их огоньки мигали в одном ритме с полями, которые они генерировали. Я была потрясена. Их было трое, и в комнате стало очень тесно. Тем более что позади них, двигаясь из стороны в сторону, перешёптываясь то с Бреном, то с кем-то из послов, находился автом, компьютер с сегментированным корпусом, женское лицо которого оживлялось с каждой сказанной фразой. Я видела, что послы стараются тепло говорить со мной, ребёнком, как раньше старался Брен, но опыта им не хватает.

Женщины постарше спросили:

— Ависа Беннер Чо, верно? — Голос у них был изумительный, величественный. — Подойди. Сядь. Мы хотим поблагодарить тебя. Мы думаем, тебе следует услышать, как тебя канонизировали.

Послы заговорили со мной на языке Хозяев. Они произносили меня: они говорили меня. Они предупредили меня, что прямой перевод сравнения окажется неточным и обманчивым. Одна человеческая девочка, которая, превозмогая боль, съела то, что ей дали, в комнате, предназначенной для еды, где давно никто не ел.

— Со временем оно сократится, — сказал мне Брен. — Скоро тебя будут говорить как девочку, которая съела то, что ей дали.

— Что это значит, скажите, пожалуйста?

Они качали головами, поджимали губы.

— Не имеет значения, Ависа, — сказала одна из них. Она пошепталась с компьютером, и я видела, как опустилось в кивке созданное им для себя лицо.

— Кроме того, это всё равно будет неточно. — Я спросила ещё раз, иначе, но они больше не желали об этом говорить. И все поздравляли меня с тем, что я стала частью Языка.

Дважды за время моего отрочества я слышала, как говорят меня, моё сравнение: один раз это был посол, другой — Хозяин. Годы, тысячи часов спустя после того, как я исполнила это сравнение, мне его, наконец, вроде как объяснили. Передача, конечно, грубовата, но, по-моему, им пользуются с некоторой долей удивления и иронии, когда хотят выразить обиду и подчинение судьбе.

За всё моё детство и юность я больше ни разу не говорила с Бреном, но, как я выяснила, он приходил к моим дежурным родителям ещё раз. Уверена, что именно моя помощь в создании фигуры речи и неявное покровительство Брена помогли мне пройти экзамены. Я много занималась, но интеллектуалкой не была никогда. Я обладала качествами, необходимыми для иммерлётчика, но не больше, чем остальные, кто экзаменовался со мной, и даже меньше, чем иные из тех, кто не прошёл. Карты на выезд получили немногие гражданские и те из нас, кто проявил способность путешествовать в иммере, не впадая в сон. Не было никаких особых причин, почему несколько месяцев спустя, когда все тесты были пройдены и мои способности признаны, мне всё же дали право покинуть мой мир и выйти вовне.

0.3

Каждый учебный год во втором подмесяце декабря устраивались испытания. В основном для того, чтобы установить, что мы узнали за год занятий; но отчасти с целью выявить более редкие способности. Мало кто из нас обладал дарованиями, столь высоко ценимыми в других местах, снаружи. Нам говорили, что мы, послоградские, не той породы: у нас неправильные мутагены, неподходящий аппарат, да и стремления к высокому не хватает. Многие дети к самым заковыристым экзаменам даже готовиться не стали, но моё стремление держать их нашло поддержку. Полагаю, это значит, что мои учителя и дежурные родители видели во мне какие-то задатки.

С большинством предметов я справилась на «отлично»; «хорошо» получила по риторике и творческому заданию по литературе, что меня порадовало, а также за чтение стихов. Но оказалось, что наиболее выдающиеся результаты я, сама того не подозревая, показала в испытаниях, об истинной цели которых даже не догадывалась. Я разглядывала задания на экране причудливого плазменного монитора. Каждое нужно было выполнять по-своему. Вся процедура занимала около часа и походила на игру, так что скучно мне не было. Я перешла к следующим заданиям, которые проверяли не знания, а реакции, интуицию, контроль внутреннего уха, нервозность. Их главной целью было выявление потенциальных иммерлётчиков.

Проводившая эти испытания женщина, молодая, в модной снаружи шикарной одежде, взятой взаймы, выменянной или выпрошенной у бременских служащих посольства, просмотрела вместе со мной мои результаты и объяснила мне, что они означают. Я видела, что они произвели на неё кое-какое впечатление. Без жестокости, но настойчиво, желая уберечь меня от возможных будущих огорчений, она повторяла мне, что выводы делать рано и что это лишь первая ступень из многих. Но пока она мне всё это объясняла, я уже решила, что стану иммерлётчицей, и стала. Тогда я только начинала ощущать узость Послограда, брюзжать на его тесноту, но после результатов экзамена моё нетерпение усилилось.

Став старше, я обманными путями добывала себе пригласительные билеты на Балы Прибытия, где втиралась в компанию мужчинам и женщин извне. Кажущееся безразличие, с которым они перебрасывались названиями стран и планет, будило во мне удовольствие и зависть.

Лишь килочасы, или годы спустя, я поняла, что моя судьба вовсе не была предначертана заранее. Что многие студенты, более способные, чем я, потерпели поражение; что и у меня могло не получиться улететь. Моя история была типична, как волшебная сказка, их сюжеты были более просты и правдивы. От этой случайности меня даже затошнило, как будто я всё ещё могла провалить экзамен и остаться, хотя я давно уже жила вовне.

Даже те, кто никогда не погружался, уверены, что знают — по крайней мере, представляют себе, как они говорят, — что такое иммер. Ничего подобного. Однажды мы поспорили об этом со Скайлом. Во время нашего второго разговора (первый был о языке). Он полез со своими суждениями, а я ответила, что меня не интересует, как привязанный к земле представляет себе иммер. Мы лежали в постели, и он подразнивал меня, пока я распространялась о его невежестве.

— О чём ты? — сказал он. — Ты же сама не веришь в то, что говоришь; ты слишком умна для этого. Ты просто травишь мне ваши иммерлётчицкие байки. Знаем, слышали. «Никто, ни учёные, ни политики, а уж тем более чёртовы гражданские, не понимают этого так, как мы!» Любите вы нос задирать. Только чтобы отбить у людей охоту лезть в ваши дела.

Я даже расхохоталась, так он кипятился. И всё же, сказала я ему, всё же иммер неописуем. Но он и тут стал со мной спорить.

— Никого ты этим не обманешь. Думаешь, я не прислушивался к тому, как ты говоришь? Знаю, знаю, твоё дело не болтовня, ты же у нас простой флокер, бла-бла-бла. Как будто ты не читаешь стихов, а язык принимаешь как данность. — Он покачал головой. — Короче, если все будут рассуждать так, как ты, я скоро без работы останусь. «Неописуем», как же. Ничего неописуемого не бывает.

Я прижала ладонь к его рту. Тем не менее, так оно и есть, сказала я ему.

— Пусть считается, — продолжал он говорить сквозь мои пальцы всё тем же лекторским тоном, хотя и глухо, — что слова не могут быть референтами, тут я с тобой согласен, в этом трагедия языка, однако наши асимптотические попытки их употребления тоже нельзя сбрасывать со счетов. — Я сказала ему, чтобы он заткнулся. Сказала, что это правда и что я говорю это ему, как Хозяин.

— Ну что ж, — ответил он. — Перед лицом истины отступаю.

Я долго изучала иммер, и всё же моё первое погружение в него невозможно описать, и я на этом настаиваю. Вместе с горсткой других членов команды и имигрантов, получивших карты на вылет, а также со служителями посольства из Бремена, которые, закончив дела, возвращались домой, меня привезли к моему кораблю на кече. Моё первое назначение было на «Осу Колькаты». Этот квази-автономный корабль-город, погружавшийся под собственным флагом, был зафрахтован на один рейс Дагостином. Помню, как я вместе с другими новичками стояла в называвшемся «вороньим гнездом» наблюдательном пункте и следила за тем, как огромной стеной проплывала мимо нас Ариека, пока наш корабль медленно и осторожно двигался по небу в точку, откуда начнётся наше погружение. Там, под иллюзорно неподвижным облачным пологом её неба, остался Послоград.