Дэвид Вебер - Прекрасная дружба Страница 6

Лазающий-Быстро вцепился в площадку, когда над ним просвистели ветви, протестуя против треплющего их ветра. Рокочущий гром приблизился, завывая все громче и громче, над вершинами гор на западе заполыхали зарницы. Буря будет еще сокрушительнее, чем он думал, и в ее дыхании он чуял запах холодного дождя. Уже скоро он будет здесь. Совсем скоро, значит сейчас самое время приступать.

Он спускался по стволу осторожнее и медленнее чем обычно, чувствуя, как крепкое дерево содрогается под его когтями. Спуск оказался дольше обычного, а на высоте полудюжины ростов он притормозил, чтобы осмотреться. Народ был быстр и ловок всюду, но гарантией безопасности обычно выступала возможность вскарабкаться туда, куда не было ходу таким опасностям, как клыкастая смерть. К сожалению, план Лазающего-Быстро требовал от него пойти туда, где нет привычных деревьев. И, хотя там скорее всего не было и клыкастой смерти, он посчитал, что дополнительная проверка будет не лишней.

Но исследование ночи не выявило опасности, не считая той, что несла с собой непогода, и он наконец спустился на землю. Грязь начала подсыхать, отметил он про себя, по крайней мере на поверхности, но дождь это исправит. Лазающий-Быстро чувствовал отдаленную, но постепенно приближающуюся вибрацию от падающих на землю капель, и уши его прижались к голове в знаке смирения. Если рассказы о пучковом стебле говорят правду, то вымокнуть – невеликая плата за вечерний экскурс, но и радости ему это не доставит. Взмахнув хвостом, он помчался по направлению к ближайшему месту для растений.

Разрабатывая свой подход к тайне исчезающего сельдерея, Стефани изучила все, что могла найти о предыдущих кражах. Данных было немного: таинственные воры нападали нечасто, а их первые известные налеты застали колонистов полностью врасплох. Так как никто не видел причин принять меры предосторожности против кражи сельдерея, то воры могли просто войти на участки или в теплицы, взять добычу и исчезнуть. Учитывая, как ловко они действовали, Стефани очень удивилась, когда обнаружила, насколько незначительными были кражи. С таким чистым полем действий, грабители могли взять столько, сколько пожелают, и все же их известные уловы были такие маленькие, что она подозревала, что кражи продолжались довольно долго, прежде чем кто-то заметил.

Прошло немало времени, пока кто-то всерьез воспринял сообщения о кражах, и даже когда колонисты в конце концов решили применить меры предосторожности, они начали с предсказуемых – и простейших. Но запирание на замок дверей теплицы или огораживание заборами открытых садовых участков совершенно ни к чему не привели. Несмотря на невероятность того, что у какого-то существа на Сфинксе появится охота к земному овощу, мнение (во всяком случае, тех, кто уже не считал все это розыгрышем) склонилось в сторону какого-то хитроумного туземного животного. Если бы неведомый вор проявил интерес не к сельдерею, а к чему-то еще, это могло бы стать поводом к тревоге; ну а пока большинство жертв налетов посчитали это вызовом, а не угрозой. Вредитель должен был быть маленьким, ловким, быстрым и хитрым, и они были полны решимости обнаружить его, но их действия были ограничены Элиссейским правилом. Не имея четкого представления о том, кого ищут, нельзя быть уверенным, что капканы не окажутся смертельными, а Элиссейское правило полностью запрещало использование смертоносных способов против полностью неизвестного элемента биосферы без доказательств того, что это неизвестное представляет смертельную угрозу людям.

Это правило приняли больше тысячи лет назад, после катастрофических ошибок, разрушивших экологию колонии Элиссея. Ни одна администрация планеты на ранних стадиях заселения не посмела бы и думать о нарушении этого правила, не имея на то гораздо более убедительной причины, чем микроскопические экономические потери, причиняемые кражей сельдерея. Но правило не запрещало натянутых веревок, фотоэлектрических детекторов или нажимных пластин. Они присоединялись к лампам, сигнализации или пассивным наблюдательным системам, но каким-то образом ворам всегда удавалось их избегать. Один раз кто-то – или, довольно думала Стефани, что-то – уронило камеру в Джеффрис Лэнд во время ужасной вьюги. К сожалению, наружным камерам не удалось запечатлеть ничего, кроме кружащегося снега.

Учитывая то, как много остальные работали над этой тайной, Стефани была готова признать, сколь маловероятно то, что именно ей удастся найти разгадку. Однако маловероятно – это не то же самое, что невозможно, и она постаралась оставить открытыми вентиляционные заслонки теплицы, где находился сельдерей ее матери. Вряд ли кто-то появится и воспользуется этой возможностью, но сейчас Стефани все равно было нечем заняться, и при первых каплях дождя она устроилась поудобнее в кресле, держа камеру на коленях.

Лазающий-Быстро остановился, поднял голову и плечи, выпрямившись на задних и средних лапах подобно – если бы он знал – степной собачке со Старой Земли, уставившись в ночь. Он подобрался к жилищу двуногих ближе чем когда-либо, и глаза его зажглись, когда он понял, что был прав. Он почувствовал их мыслесвет и, стоя без движения в темноте, он исследовал его особенности.

Мыслесвет отличался от всего, что ему доводилось ощущать у Народа… и все же он не был иным. Он был… был…

Лазающий-Быстро сел, обернув хвост вокруг задних лап и почесал ухо передней пытаясь дать этому название. После долгих, мучительных мгновений раздумья, он решил, что мыслесвет был похож на мыслесвет Народа, только без слов. В нем были только эмоции, чувства двуногих, без придания ему формы которая использовалась для общения, и в этом была странная вялость, как будто двуногие наполовину спали. Как будто, медленно подумал он, мыслесвет шел от разума, который никогда не догадывался, что кто-то может почувствовать или услышать его, и никогда не учился использовать это для общения. Но это сразу же показалось невероятным, ибо мыслесвет был слишком мощным. Неоформленный, без внутренней структуры, он полыхал подобно драгоценному цветку, ярче и выше чем тот, что отличал Народ, и Лазающий-Быстро содрогнулся, представив что было бы, если бы двуногие не были мыслеслепыми. Он чувствовал, что это сияние зовет его, требует приблизиться, подобно песне певца памяти, и заставил себя стряхнуть наваждение. Он обязательно подчеркнет эту особенность в своем следующем докладе Поющей-Истинно и Короткому-Хвосту, но исследовать его самостоятельно до доклада ему не следовало. Кроме того, не за этим он пришел.

Он снова встряхнулся, отворачиваясь от мыслесвета, но это было не так просто. Ему пришлось сделать сознательное усилие чтобы закрыть свой разум от него и это заняло больше времени, чем он ожидал.

Но в конце концов ему это удалось и Лазающий-Быстро, освободившись, с облегчением вздохнул. Он покрутил ушами, повел усами и продолжил свой путь во тьме пока вокруг него разбивались первые капли дождя.

Дождь пошел сильнее, барабаня по крыше веранды. Казалось, будто воздух танцует и дрожит, когда непрерывная молния разрубила ночь напополам, а гром потряс обе половины. Глаза Стефани загорелись, когда ветер хлестнул струей сквозь открытые стороны веранды, чтобы брызнуть на пол и поцеловать ее ресницы и похолодевшие щеки. Она ощущала, как буря вспыхивает вокруг, и обняла ее, впитывая энергию шторма.

Но затем, вдруг, на ее камере замигал маленький огонек, и она застыла. Не может быть! Но огонек мигал – нет сомнений! – а это могло означать только…

Она нажала кнопку, погасившую предупреждающий сигнал, затем схватила камеру, чтобы вглядеться в видоискатель. Сквозь дождь, каскадом льющейся с крыши веранды, видимость была отвратительной. Камера приспосабливалась к изменению уровня яркости быстрее, чем человеческий глаз, но контраст между мгновенной стробоскопической яростью молнии и сменяющим ее мраком был чересчур резким.

Стефани это знала и, в общем-то, не ожидала что-то увидеть, не сейчас. Поскольку похитители сельдерея могли так хитро обходить механические устройства вроде натянутой веревки, то большинство тех, кто работал над этой проблемой, предпочитали более тонкие подходы. Фотоэлектрические системы были следующим способом, что приходил на ум, но незнакомцы, казалось, обходят их еще легче, чем механические преграды.

Но у Стефани была теория, которая это объясняла. В каждом случае, который она смогла изучить, существовавшая фотоэлектрическая система использовала инфракрасный свет. Было ясно, что видимый свет не имел бы смысла с чем-то вроде этих воров, а инфракрасный люди применяли в подобных системах чуть ли не вечность. Но, обсуждая с отцом его работу с развивающейся Лесной Службой Сфинкса, она стала подозревать, что люди, которые устанавливали эти системы, не смогли в достаточной мере проанализировать проблему. По словам папы, относительно новые данные предполагали, что животные Сфинкса видели гораздо больше из нижнего конца спектра, чем человеческие глаза. Это значит, что сфинксианское животное могло видеть инфракрасный свет, недоступный человеку, а это, в свою очередь, вело к тому, что луча было относительно легко избежать. Поэтому сигнальные устройства Стефани задействовали противоположный конец спектра.