Алексей Корепанов - Сон Демиурга Страница 69

– …благодаря воздействию психотропных препаратов, – добавил Ральф Торенссен.

Человек в сером откинулся на спинку кресла.

– Такова специфика нашей работы. И, думаю, вы это отлично понимаете, мистер Торенссен.

Пилот поспешно поднял руки над головой, словно собираясь немедленно сдаться в плен.

– Нет-нет, я не имею к вам никаких претензий! Работа есть работа. Не сомневаюсь в том, что наши парни в подобном случае поступили бы точно так же. Так что вы там о матрице? Хотите стать для меня этаким Морфеусом?

– В некотором роде да, – согласился собеседник. – Вы представили нам все как некий секретный эксперимент. Мы… м-м… проникли в ваше сознание, вернее, развязали вам язык – и наткнулись на матрицу, на вложенную схему. Пробраться глубже, к истине, мы не смогли – матрица оказалась нам не по зубам. Остается надеяться на то, что ваши специалисты, – а у вас, безусловно, очень хорошие специалисты, – поделятся с нами рецептом изготовления такой матрицы, и вы сможете вернуться домой. – Человек в сером улыбнулся. – Ведь мы давно уже вроде бы не враги, а стратегические партнеры.

– Думаю, нашим странам удастся договориться и найти взаимопонимание в этом вопросе, – улыбкой на улыбку ответил Ральф Торенссен. – Если, конечно, в мою черепушку на самом деле запихали какую-то матрицу.

– Запихали, запихали, не сомневайтесь, – убежденно покивал человек в сером. – А вот под этой матрицей, под схемой, находится тот слой, до которого нам так и не удалось добраться. Там – истина, мистер Торенссен.

– И какая же это может быть истина? – полюбопытствовал пилот. – Ей-богу, мне самому интересно.

Собеседник подался к нему и, понизив голос, доверительно сообщил:

– Секретный эксперимент с вашим участием, мистер Торенссен, – это повторение того трюка – только на гораздо более высоком уровне, – который ваши ученые когда-то проделали с известным эсминцем «Элдридж».

– Понятно, – несколько озадаченно протянул Ральф Торенссен. – Вы имеете в виду телепортацию?

– Именно. – Человек в сером вновь погрузился в кресло. – Именно телепортацию живого организ…

«…переживает состояние измененного сознания, очевидно, круга, близкого как сумеркам, так и онейроиду. Сновидение вторгается в реальность в форме зрительной псевдогаллюцинации, далее следует бредовая интерпретация переживаний, амнезия отсутствует. Эмоционально холодное реагирование на поступок, зрительные и слуховые псевдогаллюцинации, отсутствие эпилептического анамнеза и изменений ЭЭГ также позволяет дифференцировать данную нозологию от эпилептического психоза, хотя, конечно, нельзя теоретически исключить существование смешанных психозов…»

Виктор Павлович Самопалов закрыл книгу, скользнул взглядом по обложке: «Психический мир будущего». Положил книгу на прикроватную тумбочку и потер глаза. Тишину палаты нарушала только упорно бьющаяся о стекло, не замечая распахнутой форточки, бестолковая муха.

«Вот так и я, – подумал доктор Самопалов. – И не только я. Отнюдь не только я. Бьемся о стекло, а выход рядом. Но мы его не видим…»

Игорь Владимирович Ковалев сидел на своей койке и, повернув голову к голой больничной стене, что-то там разглядывал. Лицо его было спокойным, даже умиротворенным, словно он видел на стене какие-то исполненные глубокого смысла картины или знаки, несущие отдохновение душе. Доктор Самопалов по-хорошему позавидовал ему.

Впрочем, теперь он был не доктором, а пациентом. Пациентом собственного отделения психиатрической больницы.

Их было только двое в четырехместной палате. Коллеги удовлетворили просьбу Виктора Павловича, и, во-первых, Ковалев был возвращен к осознанной жизни из перманентного забытья, а во-вторых, устроен в одной палате с его бывшим лечащим врачом. Доктор Самопалов изменил свое мнение и теперь полагал, что человек, упорно именующий себя Демиургом, не представляет угрозы для окружающего мира. Дело здесь было не в Демиурге.

Виктор Павлович сел на кровати, опустил ноги на пол и нашарил тапочки. Потом поднялся и взял с тумбочки принесенную женой вчерашнюю газету. Ковалев продолжал созерцать стену палаты, по-прежнему как будто не замечая ничего вокруг. Доктор Самопалов свернул газету трубочкой и медленно направился к окну, дабы прихлопнуть надоевшую своей бесполезной шумной возней глупую муху.

Увидев на пустыре за больничной стеной скопление необычно одетых людей, а также таких раритетных для современного города животных, как лошади, Виктор Павлович забыл о мухе. Он во все глаза глядел на непонятное сборище, в котором выделялись двое мужчин в ярко-оранжевой одежде, напоминающей то ли комбинезоны гонщиков «Формулы 1», то ли спецкостюмы летчиков-испытателей.

– Эти двое из экипажа «Арго»: командир корабля и специалист по Марсу, ареолог, – внезапно прозвучал позади него негромкий голос Ковалева.

Доктор Самопалов медленно повернул голову. Демиург-Ковалев сидел на своей койке и, как и раньше, смотрел на стену.

Некоторое время Виктор Павлович молчал, переводя взгляд со скопления странных людей на пустыре на Ковалева и обратно, а потом задал вопрос. Вернее, два вопроса.

– А кто другие? – спросил он. – Это чьи-то материализовавшиеся фантазии?

– Нет никаких материализовавшихся фантазий, Виктор Павлович, – услышал он в ответ. – Есть только иллюзия. Еще одна маска, скрывающая пустоту.

Доктор Самопалов потер висок и промолчал. Он не собирался вступать в дискуссию и не считал себя вправе вести какие-либо дискуссии. Он вновь повернулся к окну – и не увидел там ничего. Вообще ничего.

«Надо лечь», – подумал он, забыв, что собирался расправиться с мухой.

Впрочем, никакой мухи уже не было – она то ли вырвалась наконец на свободу, то ли просто исчезла.

Некоторое время доктор Самопалов смотрел в окно, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь черточку, хоть какую-нибудь тень, хоть какой-нибудь отсвет окружающего мира. А затем осторожно положил трубочку-газету на подоконник – она тут же с шорохом развернулась – и приготовился к тому, что больничная палата вместе с Ковалевым сейчас тоже исчезнет. А потом исчезнет и он сам, Виктор Павлович Самопалов. Чтобы возникнуть в каком-то другом сне…

Но ни Ковалев, ни палата пока не исчезали. В тишине раздался характерный звук, который издавала вставляемая в дверь съемная дверная ручка, и в палату нетвердой походкой вошел санитар Сиднин. А за ним следом какой-то незнакомый, сухощавый, лет пятидесяти, с буратиньим носом.

– Виват, господа пациенты! – сипло провозгласил Сиднин и пошатнулся. Глаза его пьяновато поблескивали.

Буратино с любопытством выглядывал из-за его спины, растягивал губы в нетрезвой улыбочке.

Мимоходом непленяем грозный царь чудной ашокаступа будды обратилась в ступу с бабою ягоювера бред а панацея лишь удар электрошокадабы взвиться джонатаном или вольтовой дугою…[7]

Ковалев произнес все это вполголоса, на одной ноте, так и не удосужившись отвести взгляд от стены.

– Цитируют – значит, уважают, – заявил Сиднин, плюхнулся на свободную койку и жестом пригласил Буратино последовать его примеру. – Вера – бред! Истинно! А электрошок – эт-то хорошо, это оч-чень пользительно на предмет избавления от иллюзий.

Он обхватил рукой за шею пристроившегося рядом приятеля, с пьяным прищуром обвел взглядом Ковалева и доктора Самопалова, который все еще стоял у окна.

– Господа! Виктор Палыч! Позвольте представить вам выдающегося графика современности Владимира Кирьянова! Именно выдающегося, а не известного или там знаменитого. Специализация – химеры и ф-фантасмагории. Напяливает, понимаешь, на пустоту разные бредовые маски – тем и интересен!

Поздним вечером маску снимает, устав,И задумчиво в зеркало долго глядит…Каждый вечер глядит и глядит в тишине,Словно силится что-то найти в глубине…Может быть, вместо маски ДРУГОЕ найти?…Там, где маска была – пустота.Пустота…

Это вновь прозвучал в палате приглушенный и монотонный голос Демиурга-Ковалева.

Сиднин отрицательно поводил пальцем.

– Не, я такого не писал. Это не мое! И в-вообще не в тему – о другом речь.

– Почему же не в тему, – неожиданно трезвым чуть надтреснутым голосом возразил Кирьянов. – Последняя строчка очень даже в тему. «Там, где маска была – пустота». Очень даже… Кстати, знаете, с чем ассоциировали Сфинкса древние греки? С душевными болезнями и смертью. Вот так. А в средневековой литературе, философии, теологии и психологии, – Кирьянов с нажимом произнес последнее слово, – Сфинкс символизирует, цитирую по памяти, «чудовищные силы разрушения мысли, речи и рассудка». Весьма симптоматично, вам не кажется?