Кир Булычев - Искушение чародея(сборник) Страница 7

   Без стука вошел Штромбергер.

   – Простите, – сказал он, – я все равно не спал. А вы разговариваете. Я считал. – Он показал им листочек бумаги, положил на стол. – Ничего не выходит. Но можно попробовать.

   – Ты о чем, Карл? – спросил Варнавский.

   – Попытаться вырваться с планеты.

   – Ты думаешь, мне приятнее умереть в открытом космосе?

   – Если вырвемся и выйдем на рандеву с «Титаном»… там же хорошая лаборатория, да?

   – На «Титане» нет специальной лаборатории, – сказал правду Павлыш.

   – Но там другие врачи… У нас кончилась плазма.

   Вдруг Павлышу показалось – нелепая мысль, – что Варнавский не единственный больной на станции. Кто-то был болен раньше, кто-то раньше занимал эту каюту, кому-то были нужны обезболивающие и плазма. И он уже умер. Но этого быть не могло, потому что по спискам на станции четыре человека. И всех Павлыш видел.

   – Я могу поднять «Овод», – сказал Павлыш. – Но «Титана» здесь нет. Он улетел.

   – Понятно, – сокрушенно произнес Штромбергер.

   Павлыш заметил, что он смотрит на шею Варнавского. Непроизвольно.

   Синее пятнышко появилось на лбу Варнавского. Может, Павлыш не заметил его раньше?

   – Тогда идите, – сказал Варнавский. – Я немного посплю. А потом буду наговаривать на диктофон. Мне некогда. На этот раз я хочу успеть…

   – Надо считать, – сказал Штромбергер. – Я займу компьютер. Он тебе не понадобится?

   – Посплю часа два-три, – сказал Варнавский.

   – Я управлюсь.

   В коридоре Штромбергер прижал Павлыша к стене животом.

   – Вы были в лаборатории? – прошептал он. Все здесь шептали. Все таились. Все устали.

   Павлыш кивнул.

   – Она же даже не сможет его увидеть, – шептал Штромбергер. – Это какое-то сумасшествие.

   – Но ее можно понять, – сказал Павлыш.

   – Я все понимаю, иначе не согласился бы. Вы не представляете, какой он человек. Я имею в виду Павла. Но сколько это будет продолжаться?

   – Вы думаете, мы сможем подняться?

   – Но вы не верите, что это что-то изменит?

   – Я только знаю, что перегрузки на «Оводе» ему вредны. Ход болезни ускорится.

   – Но мы еще посчитаем? Главное, чтобы брезжила надежда. Врачи ведь не говорят: «Вы умрете». Они говорят: «Положение серьезно». Мы все теряем связь с действительностью. Вы же понимаете, что магнитные записи стираются. А он говорит в диктофон. Значит, верит?

   «Надо бы спросить, при чем тут магнитная запись», – подумал Павлыш, но Штромбергер быстро ушел.

   В лаборатории с Людмилой работала Светлана Цава. Цава была у микроскопа.

   – Вернулись? – Людмила обрадовалась. – Только вы его не слушайте. Он пал духом. Нельзя падать духом. Мы обязательно что-нибудь сделаем. Вы думаете – я наивная дура? Я как троглодит, который старается камнем разбить радиоприемник, чтобы он заработал. Но сколько открытий в истории медицины было сделано случайно!

   – Расскажите, что вы делаете, – сказал Павлыш.

   – Очень просто, – Цава оторвалась от микроскопа. – Мы не видим вирус Власса, но видим последствия его деятельности. Изменения в структуре лейкоцитов и костного мозга. И мы ищем и ищем те средства, которые могли бы остановить процесс.

   – Я согласна испробовать все, что есть на станции. Даже чай, даже серную кислоту, – сказала Людмила.

   – Вот эту кровь мы взяли у него сегодня, – сказала Цава. – Я воздействую на нее щелочами.

   Павлыш внутренне вздохнул. Когда-то Свифт об этом писал. Вроде бы в описании лапутянской академии. Те академики складывали все слова языка в надежде, что когда-нибудь случайно возникнет гениальная фраза.

   – Дайте мне записи ваших опытов, – сказал Павлыш. – Я погляжу, что вы сделали за вчерашний день.

   – Вот, – Людмила бросилась к шкафу, вытащила пачку листов. – У меня все зарегистрировано. Каждый эксперимент. Вот вчерашние, вот позавчерашние… – Быстрыми пальцами она разбирала стопку записей на тонкие стопочки и раскладывала перед Павлышем. – Смотрите, вот это мы пробовали – начинали с лекарств, которые есть в аптечке… Это еще на той неделе. А это в позапрошлый раз.

   Павлыш в растерянности глядел на стопки листков.

   – Когда Варнавский заболел? – спросил он.

   – В позапрошлый раз, – сказала Людмила нетерпеливо.

   – Но вы же говорили…

   – Ах, это неважно!

   – Людмила, прекрати! – закричала вдруг Цава. Павлыш и не предполагал, что Светлана может так кричать. – Что теперь от этого изменится? У нас же есть оправдание! Сколько угодно оправданий!

   – Я ничего не скрываю. Просто, если я сейчас буду объяснять, мы потеряем время. Неужели ты не видишь, как оно убегает?

   Светлана поднялась, подошла к Людмиле. Словно не кричала только что. Людмила беззвучно рыдала. Маленькая Светлана обняла Людмилу за плечи.

   – Вы только поймите нас, – сказала Светлана. – Наверное, тогда не будет ничего странного. У нас не было выхода. Павел заболел не вчера. И в то же время вчера. Людмила, сядь, успокойся. Павлыш, дайте ей воды. Вон там чистый стакан.

   Светлана усадила Людмилу на стул, накапала в стакан из желтой бутылочки.

   – Только чтобы я не заснула. Я тебе никогда не прощу, – говорила быстро Людмила. – Я не засну?

   – Нет, не заснешь.

   Светлана смотрела, как Людмила выпила лекарство.

   – Посиди спокойно, – сказала она. И тут же продолжила, глядя на Павлыша: – В общем, какое-то время назад, я потом объясню… Какое-то время назад Людмила увидела на шее Павла голубые точки. Она сначала подумала, что он просто испачкался. А точки не отмывались. И тогда Карл – он ходячая энциклопедия – отозвал меня и сказал, что это похоже на вирус Власса. Все о нем слышали. Всякие драматические истории. Но разве можно было подумать, что это коснется и нас?

   – Нет, – согласился Павлыш.

   – Я тоже думала, что случайное совпадение. Ведь бывают совпадения. Пигментация, совершенно безвредная пигментация…

   – Светлана, перестань, – сказала Варнавская.

   – А Павел сам догадался. Тогда же, ночью. Он пришел к Карлу и спросил, не кажется ли ему, что это вирус Власса?

   Светлана, говоря, все время оглядывалась на Людмилу, словно ища подтверждения своим словам.

   – Мы очень испугались, – продолжала Светлана. – Потому что мы далеко, совсем в стороне, и нет даже маленького кораблика, ничего нет. И связь, сами понимаете, сколько надо ждать ответа. Значит, остались только мы. И вот эта лаборатория… Павел очень хорошо держался…

   – Светлана, не надо, – сказала Людмила.

   – А почему? Павлыш может сам проверить. Но вы поймите, если бы это было на Земле, то можно уйти, я честно говорю, а тут нас всего четверо, это больше, чем семья, это как будто ты сам. И мы все поняли, что через неделю, может, меньше, Павла не будет. Вот он еще говорит и как будто здоров, а его не будет.

   Людмила поднялась, налила себе воды, выпила, не глядя на Светлану.

   – Мы все старались что-то сделать. Буквально не спали все эти дни. А Павел думал только о том, чтобы надиктовать общую теорию. Я его понимаю. Наверное, на его месте я вела бы себя так же. Мы все хотим жить не зря…

   – Павел жил не зря! – сказала Людмила. – Мы все вместе не стоим его мизинца.

   – Не в этом дело, ты же понимаешь, что не в этом дело. А если бы это случилось с Карлом, ты бы думала иначе?

   – Я бы тоже все сделала. Но Павел особенный человек. И Карл жив, здоров, и он даже спит. Он вообще не переживает. Он был бы рад, чтобы все закончилось.

   – Ты не права, – сказала Цава. – И давай не будем сейчас…

   – Молчи!

   Людмила выбежала из лаборатории, хлопнула дверью.

   – Вернется, – сказала Цава. – Вы поймите ее. Помимо всего, она безумно любит брата.

   – И что было дальше? – спросил Павлыш.

   – Прошло три дня. Я бы сказала, что мне страшно вспоминать о них. Но не могу, потому что все продолжается… Павлу стало хуже. Вы знаете, синие пятна стали больше, кровь начала перерождаться. Очень сильные боли…

   Павлыш подумал, что понял, почему на столике у Варнавского было столько пустых полосок. Они были использованы тогда… когда?

   – Штромбергер сказал, что положение Варнавского безнадежно. Вот если бы можно повернуть время вспять… И тут он схватился за свои листочки и стал писать, считать. Он всегда достает листочки, а потом их теряет. У нас есть программа: изучение малых сдвигов. До часа. Даже на изолированной системе это может грозить катаклизмами. А Штромбергер подсчитал, что наших ресурсов хватит, чтобы увеличить сдвиг. Этого еще никогда никто не делал. И не должен был делать. Мы понимали, что нельзя, но если есть шанс, понимаете, если есть шанс, то мы должны были его использовать. И мы вернули время, повернули вспять. На максимум. На неделю. Это было очень трудно – физически трудно. Время раскручивалось назад с дикой скоростью, и все процессы шли обратно… Как на пленке, которую вы крутите задом наперед. Никто из нас не смог запомнить, как это происходило. И приборы тоже отказались зарегистрировать этот переход. Может, просто еще нет таких приборов.