Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ Страница 7

Взгляд в сторону показал, что света в окнах Горянского не было: он или же спал или нарочно не зажигал света. Елена снова запела, уже громче (она решила демонстративно разыграть девушку с бульвара, идущую на свидание) и стала громко стучаться в дверь:

— «Эй, вы там!.. Кто там есть?!.. Мосье!» — восклицала она ненатурально грубовато.

— «Отворите!.. Я не привыкла ждать — мои друзья всегда меня дожидаются!..

— Если приглашаете, то отворяйте!.. — А то я уйду!» — и она опять застучала… Ответа не было.

Вдруг послышался шум — будто упало что-то тяжелое… Через секунду страшный грохот и треск лопнувших стекол наполнили воздух.

Елена в ужасе отпрянула от двери — этого она не ожидала — громадный клуб желтого пламени показался из окна! Дым, густой и смрадный, повалил вместе с пламенем из окон и сквозь щели дверей…

Снова грохот, — еще взрыв — и пламя, сразу усилившись вдвое, лизнуло крышу…

Стало светло, как днем. В страшном испуге, забыв всякие инструкции и все на свете, полная ужаса за участь Горянского, Елена принялась изо всех сил ломиться в лабораторию, оглашая воздух криками…

— «Помогите!.. Пожар!.. Спасите!..» — кричала она, как безумная, и билась о дверь, до крови изранив маленький изящный кулачок, но никого не было вокруг и никто не приходил к ней на помощь.

Неожиданно она почувствовала, что кто-то тронул ее сзади за плечо — оглянулась: какой-то человек невысокого роста, в статском, с физиономией, точно помазанной маслом, стоял возле нее. — «Сыщик!» — подумала Елена (кроме него, никого не могло быть поблизости)…

… — Да не все ли ей равно сейчас, сыщик это или святой — нужно спасать Володю. — Умоляюще кинулась к человеку в статском:

— «Мосье, умоляю вас!.. Помогите!.. Здесь горит человек!.. — Мой знакомый… Я шла к нему в гости… Он сгорит заживо!.. У него, очевидно, что-то случилось, — помогите!.. Спасите!.. Позовите кого-нибудь!.. Я с ума сойду!..»

— «Успокойтесь, мадемуазель», — отвечал ей человек в статском, — нас тоже интересует и уж не в меньшей степени, чем вас, ваш знакомый…

— Поверьте, что мы не дадим ему сгореть — он нам очень нужен…

— Успокойтесь!.. Не плачьте!.. Я сейчас вызову пожарных и пришлю помощь…

— Да, — прибавил он с ехидной улыбочкой — вам, милочка, выпало на долю очень жаркое, слишком жаркое свиданье!..

— Ну, успокойтесь же — я бегу за помощью!..» — и он быстро и ловко, немного приседая, по-заячьи, побежал вдоль переулка и скоро скрылся из глаз следившей за ним безнадежным взглядом Елены.

В отчаяньи стояла она перед дверью и думала, что вот еще вчера разговаривала с Володей, живым и здоровым, и смеялась, а вот сейчас, может быть, он лежит рядом, в нескольких шагах от нее, за стенами этого несчастного здания, — мертвый, погибший мучительной страшной смертью!

И еще думала, что никого в жизни уж не будет так любить, как Володю…

Вдруг!.. Тихонько приотворилась дверь, — из-за нее осторожно выглянуло беззвучно смеющееся лицо Горянского.

— «Володя!.. — захлебнулась Елена неожиданностью, радостью и светлым испугом.

— Так это — мистификация?!.. Так это — ты сам, нарочно?!.. А я-то испугалась до смерти!..»

— «Шпик ушел?» — быстро спросил Горянский.

— «За помощью побежал, — за пожарными… Я его сама просила», — улыбнулась Елена.

— «Да, я видел из окошка, как он помчался зайцем… Ну, бежим, Елена! — у нас мало времени, а шпик проклятый может вернуться…»

Горянский аккуратно затворил дверь, повернул ключ два раза, вынул его и положил в карман; потом взял Елену за руки, привлек к себе и они поцеловались нежно и бурно и побежали, держась за руки, как дети, от пылавшей факелом лаборатории, освещавшей все вблизи, — во мрак, туманный и липкий, но казавшийся им светлым и приветливым, как их будущее…

Через минуту фиакр бешено мчал их по плохо освещенным улицам предместья…

Скоро потянулись светлые, пылавшие электричеством и газом, площади и бульвары, промелькнули, ослепительные днем и ночью Елисейские поля, и через полчаса Горянский вслед за Еленой подымался по лестнице на пятый этаж, мимо изумленной консьержки, которую не мог привести в себя даже золотой пятифранковик, деловито опущенный в ее ладонь Горянским, решившим разыграть галантного денди.

Только, когда он вошел к Елене, только когда опустился на диван в уютной маленькой простой комнатке, он почувствовал внезапно страшную слабость, разбитость, жаркую сладкую истому и усталость во всем теле.

Это его удивило: ведь он спал перед этим весь день, весь вечер, — почти до самого пожара…

— «Володя, что с тобой, милый? — сказала прижавшаяся к нему было Елена, изумленно отодвигаясь.

— О тебя обжечься можно, ты весь горячий, как огонь…

— Да у тебя ведь страшный жар!»

Мысли Горянского путались, ему стало казаться, что он еще в горящей лаборатории.

— «Уйди, Елена!.. Уйди!.. Горим!..

— Горячо!.. очень горячо!.. ключ затерялся — не отворить…

— Спасать!.. радий!..

— Елена… люблю… Огонь!..» — бормотал он в забытьи.

Елена уложила его на диван, укутала, как ребенка, поцеловав нежно и испуганно, и побежала за врачом.

Напряжение последних дней и усиленная мозговая работа без отдыха, в течение недавних месяцев, не прошли Горянскому даром…

Приведенный Еленой живший поблизости старичок доктор объявил, что у больного нервная горячка…

ГЛАВА 4

На остров!

… — «Так ты не хочешь их убивать, Елена? — говорил Горянский, когда после ласк, они отдыхали разнежено и устало на смятых подушках кровати…

— Черт с ними, пусть живут!..

— Все равно: рано или поздно волна рабочей революции сметет эту сволочь…

— А мы будем жить, жить и жить!.. Вся жизнь — наша, мы возьмем ее всю, не правда ли, детка?

— Чего нам ждать?!..

— Дай-ка сюда телефон, Елена!»

— «Не надо, милый… Тебе еще вредно, — ведь ты еще не выздоровел!»

— «Ерунда! — я здоров, как бык, или ты не довольна моими поцелуями?

— Давай сюда трубку, я хочу говорить с Чембертом… Ведь, подумай, — я совсем забыл его! — Больше месяца я не слышал его голоса!..

— Чемберт — славный, вот увидишь, Елена, он будет ревновать меня к тебе!..»

Елена подвинула к Горянскому прибор, находившийся в маленьком чемодане, включила радио-аккумулятор, быстро распахнула окно и свесила маленькую антенну…

Она хорошо помнила все наставления Горянского, которые тот ей дал перед болезнью, и гордилась тем, что в прошлый раз сама сумела поговорить с островом.

Горянский с кровати любовался ее легкими изящными движениями…

Антенна висела за окном. Солнце отбрасывало от нее сетчатую тень на обои.

Горянский взял трубку и упруго нажал рычажок прибора. — Легкий треск заискрившейся антенны… Мгновение… — искра радио перелетала через океан. — Вот Горянский уже соединился с островом и с улыбкой прислушивался к звукам аппаратной, отдававшимся в слуховой трубке…

Он так привык к острову, что знал, помнил и чувствовал каждый прибор, каждую машину, как живую: — вот гудит большая правая «А», как большой шмель, медленно, ровно, солидно, с достоинством… Вот «Альфа» и «Бета» — быстроходные современные, частят друг за дружкой, вперегонку, точно два славных игривых мальчугана…

Вот еле слышен серебристый шелест большой островной антенны: Горянский на минуту ясно увидел аппаратную. Он представил себе, как его искра ударила в островную антенну… Звонок!.. Открылась крышка слухового прибора… Кто подойдет к нему? Дежурный телеграфист? Чемберт? Нет, он, вероятно, на работе.

…— «Алло! Остров! Кто у телефона?»

Горянский узнал сразу этот голос у которого ни путешествия, ни известное образование не смогли отбить акцента еврейского предместья.

— «Это — я, коллега Тамповский!

— Я — Горянский, умерший, воскресший и выздоровевший, и собирающийся вам всем задать хорошую взбучку».

— «Здравствуйте, господин Горянский, здравствуйте!.. Уж мы все тут так обрадовались вашему выздоровлению!.. За вами через два дня пошлют аэроплан…

— Вы знаете — небывалая вещь: в России — революция!

— Царь арестован! — Ну что же вы на это скажете, а?»

— «Ладно, ладно… — улыбнулся Горянский, — об этом после поговорим, а пока попросите к аппарату Чемберта».

— «Бегу, бегу, господин Горянский!»

Горянскому показалось, что он видит, как Тамповский суетливо скатился вниз по лестнице аппаратной.

— «Горянский — вы?» — раздался через две минуты низкий густой голос Чемберта.

Горянский чувствовал, как сквозь внешнюю сдержанность, в голосе этом трепетали и бились нотки радости.

— «Я, дружище Чемберт, я! Звоню из Парижа… Здоров, как стадо четвероногих, и счастлив, как тысяча ослов…

— А у меня есть женка, Чемберт!.. — маленькая, славненькая и такая хорошенькая… Вот она сейчас стоит у окна и краснеет, что я вам ее расхваливаю.