Соломон Лурье - Путешествие Демокрита Страница 8

Харакс вынужден был последовать совету сестры и несколько лет жил в Навкратисе в счастливом супружестве с Дорихой. Однако его все время тянуло домой. Когда наконец тоска по родным местам стала невыносимой, Харакс расстался с Дорихой и уехал один на свой Лесбос.

— Глупо, — сказал Демокрит. — Очень глупо поступил твой Харакс. Видимо, не очень‑то любил он эту девушку, если предрассудки оказались сильней его чувства. Да и что мешало ему остаться в Навкратисе? В крайнем случае, если он так сильно скучал по своим близким, мог бы съездить погостить домой, а потом вернуться.

— Не так это все просто, как тебе могло показаться со слов Аркесилая, — вздохнул Леонид, — ведь я не случайно вспомнил судьбу Харакса. Меня самого постоянно тянет в родные края. Тяжело жить, испытывая все время нескрываемую неприязнь египтян. Даже жену мою они презирают за то, что она вышла замуж за грека.

— Ну что ты, — попытался утешить Леонида Демокрит, — когда я сегодня приехал в Навкратис, меня проводил к дому Аркесилая египтянин, отзывавшийся о греках без всякого недоброжелательства. Наоборот, об Аркесилае он говорил с уважением и симпатией.

— Это еще ничего не доказывает, — грустно улыбнулся рыжебородый. — Во–первых, есть умные египтяне, которые понимают, что греки не виноваты в их бедности, а во–вторых, у каждого египтянина есть свой «особенный» грек, к которому он хорошо относится. Этот грек, по его словам, совсем не похож на своих сородичей, которых всех следовало бы выгнать из Египта, и как можно скорее.

— Так ты, значит, — спросил Демокрит, — хотел бы уехать в Грецию, но боишься, что сограждане и родственники недружелюбно встретят твою жену–египтянку?

— Об этом я и толкую.

— В таком случае, — сказал Демокрит, — тебе надо найти такую страну, где ты и жена будете в равном положении. Поезжай, например, в Вавилонию. Для местных жителей вы оба будете чужестранцами, никто из вас не будет иметь преимущества, а стало быть, не будет никаких поводов для споров и неудовольствий.

— Ты все смеешься, — уныло сказал Леонид, — а мне хочется хотя бы умереть на родине.

— Эх, не было бы у меня забот серьезней, чем у тебя или у этого Харакса, — неожиданно вмешался в разговор тощий юноша, сидевший на нижнем конце стола, — мне не приходится ломать голову, возвращаться или не возвращаться домой. Мегарские аристократы показали мне ясно, что со мной будет, если я появлюсь на родине. У меня и сейчас стоит перед глазами казнь брата, виновного только в том, что он не хотел одобрять их насилий. Я бросил все и бежал. Теперь я уже не боюсь потерять ни семью, ни деньги. Вот где бы мне завтра пообедать — это меня действительно беспокоит.

— Ну что ж, выпьем за твое счастье, — предложил Демокрит, — человек, если он беден и все‑таки не теряет бодрости, поистине может почитаться счастливым.

— Ну кто же назовет счастливым изгнанника? — вздохнул юноша. — Но все‑таки я считаю, что избрал лучшую долю. Я и мои друзья были еще совсем молоды, когда мегарские аристократы при помощи спартанцев захватили власть в городе и устроили резню. Хотя брат мой был казнен, моей жизни никто не угрожал. Но оставаться в государстве, где вместо закона царил произвол, забыть обиды и несправедливость, смотреть, как вчера еще свободные граждане, спасая свою жизнь и имущество, раболепствуют перед насильниками, у меня не было сил. Мы подняли восстание, надеясь, что горожане нас поддержат. Но они испугались спартанцев, войска которых стояли в крепости на границе. Пришлось бежать, и вот я здесь, в Египте.

— Неужели ты не жалеешь о случившемся? — спросил Демокрит. — Гражданская война — бедствие для обеих сторон. Ты, по–видимому, очень любишь свою страну, если решился открыто выступить против насильников, а теперь вынужден жить в изгнании, вдали от родины?

— Нет, не жалею! Здесь, по крайней мере, я могу говорить все, что думаю, рассказывать людям правду о том, что произошло, готовиться с моими друзьями к новым битвам. Будет день, и мы еще вернемся в Мегары!

— Что ж, может быть, ты и прав, — задумчиво сказал Демокрит. — Бедность в демократическом государстве действительно лучше того, что глупцы называют счастливой жизнью в государстве, управляемом захватчиками. Это так же ясно, как то, что свобода — лучше рабства.

Пир приближался к концу. На небе зажглись первые звезды. Гости начали прощаться, и Аркесилай не задерживал их, зная, что Демокриту завтра с восходом солнца нужно быть уже на корабле.

ЖИВОЙ БОГ

Корабль, покачиваясь на мутной нильской волне, плыл в Верхний Египет. Прошло уже трое суток с тех пор, как Демокрит покинул Навкратис. Целые дни стоял он у борта, расспрашивая кормчего обо всем, что казалось ему интересным, и тщательно отмечал на листе папируса увиденное и услышанное. Кормчий, которого звали Пайсий, охотно рассказы- , вал Демокриту о Египте и египтянах. Паисий уже тридцать лет водил суда по Нилу, знал все встречающиеся на пути мели, одинаково уверенно управлял кораблем и при свете дня и в кромешной темноте африканской ночи.

На четвертый день корабль, оставив русло реки, поплыл по затопленным разливом Нила низинам напрямик к Мемфису. Даже для опытного кормчего путь до Мемфиса был труден. Многочисленные островки, образованные разливом, полузатопленные деревья, наносы ила — все это заставляло рулевого быть очень осторожным. Беды можно было ожидать каждую минуту. Теперь от болтливого Паисия нельзя было добиться ни слова. На все вопросы он только досадливо отмахивался рукой, внимательно всматриваясь вперед.

— Посмотри‑ка, — вдруг обратился Паисий к Демокриту, указывая направо, — вон пирамиды, о которых ты все время спрашивал. Они стоят далеко от Нила, но так велики и высоки, что их видно отсюда.

Демокрит вгляделся и увидел возвышающиеся над горизонтом неясные в вечерней дымке громады пирамид. По просьбе Демокрита корабль пристал к берегу возле небольшой деревушки.

Кормчий отвел спутников в дом своего знакомого и, оставив их отдыхать, пошел нанимать провожатых, чтобы утром следующего дня отправиться к пирамидам.

В доме, куда Паисий привел Демокрита и Диагора, была лишь одна комната, в которой жила семья хозяина. Сюда же на ночь загнали двух овец и козу. Комната выглядела пустой и мало чем отличалась от хлева. Среди бедной утвари выделялся лишь один предмет — красиво расписанный изящный глиняный кувшин. Оказалось, что хозяин дома — гончар, а этот кувшин он еще не успел продать. Два дня назад за ним должен был прийти заказчик и принести деньги. Но почему-то его все нет, и если не будет и завтра, то семье не на что будеть купить даже хлеба.

Хозяин жаловался Демокриту на свою нелегкую жизнь, рассказывал, что едва сводит концы с концами. Другим он делает роскошные кувшины, сам же не имеет ни одной красивой плошки. Своего сына хозяин хотел бы обучить бальзамировать трупы и делать мумии. Это гораздо выгоднее, чем быть гончаром. Хорошо, если бы это удалось, но деревенскому старосте придется дать большую взятку, чтобы он разрешил сыну учиться у работавших на кладбище могильщиков. По египетским законам дети обязаны наследовать профессию родителей.

Демокрит впервые попал в дом простого египтянина и с интересом приглядывался ко всему, что отличало жизнь египтян от будничной жизни греков. Прежде всего его удивила необычайная набожность хозяев, точнейшее соблюдение строгих религиозных предписаний. Хотя хозяин был гончаром, все члены семьи пили только из медных сосудов. Пить из глиняных считалось грехом. Так как медь легко зеленеет, сосуды сразу после трапезы начинали чистить. Причем каждый чистил свою кружку, в то время как у греков мытье посуды было обязанностью рабыни или хозяйки дома.

На другой день Демокрит с интересом наблюдал за работой хозяев. Гончар встал на заре, принес откуда‑то на голове ведро воды и, вылив его в большой чан, где лежала глина, начал усердно мять ее руками. В это время хозяйка, высыпав в корыто пшеничную муку, стала усердно месить тесто ногами. Затем, вынеся на плечах корыто на улицу, она начала растапливать печь.

— Все у них не как у людей, — ворчал Диагор. — Кто это месит глину руками, а тесто ногами? Где видано, чтобы мужчина таскал груз на голове, а женщина — на плечах? Ни один грек не стал бы работать с этими варварами. Они, наверно, и не видели никогда, как работают по–настоящему.

— Напрасно ты так думаешь, — возразил Демокрит. — Египтяне умели делать глиняную посуду задолго до нас, греков, а хлеб они приготовляли еще тогда, когда наши предки ходили в звериных шкурах и искали себе пропитание в лесах. Вероятно, египтяне тоже считают нас дикарями за то, что мы, подобно им, не моемся четыре раза в сутки, не стрижем себе через день волосы и носим шерстяные плащи вместо полотняных одежд. В чужих обычаях всегда замечаешь все непривычное, а свое, даже нелепое, кажется правильным.