Алексей Иванов - Победитель Хвостика Страница 9

Отбой, - говорит она. — Ты его прошел. Смотри.

И я смотрю. Мы находимся на вершине горного склона, вокруг во мраке расстилается лес, а у под­ножия горы зияет круглое озеро.

— Вот она, Великая Дыра за Багаряком, где на­ходится Источник Времени,— тихо и торжественно произносит Танька.

Мы начинаем осторожно спускаться.

- Для зелья наберешь фляжку. Там как раз при­мерно миллион лет будет, — распоряжается Танька. - Только не вздумай пить, концентрация чудовищная, станешь бессмертным...

— Плохо, что ли?..

- Кретин! — сатанеет Танька.— Тут один в прошлом году решил стать бессмертным и искупался. Пошел на дно, как колун. Сейчас его здешние Прошлогодним Утопленником зовут. Будет утопленником до конца света... Так вот, Маза, воду даже не трогай. Брось фляжку на веревке. А если намочишь чего — обязательно суши, понял?

— Понял, понял... — бурчу я.

От озера веет ледяным холодом. В тучах над ним держится круглое окно, там горят звезды. Берега озера каменные, а дальше начинается черный лес.

Уже приблизившись к воде, я чувствую свет на затылке и задираю голову. Из облачной полыньи плавно опускается какой-то сложный космический аппарат с алыми переливающимися огнями, расто­пыренными крыльями солнечных батарей и толстой голубой цистерной. С тихим жужжанием, не отра­жаясь в озере, аппарат зависает над берегом, луча­ми прожекторов обшаривает окрестности, выдвига­ет три тоненьких ножки и садится на них. В борту расходятся створки шлюза, откидывается пандус, и четыре многоруких существа, в скафандрах, вытас­кивают шланг. Они бросают его в озеро, идут круги, и аппарат начинает гудеть.

— Ну-ка доставай трубу!.. — слышу я истошный вопль и вижу карабкающегося между валунов Ти­мофея Улыбку. — Время хитить хотите, сволочи?!.

Пришельцы что-то поясняют ему, путано махая руками.

— Да мне плевать на ваши Плеяды!.. Вас только пожалей!..— орет Тимофей.— На одном только Тутанхамоне на сколь ведер я нагрелся?!. Самим вре­мени не хватает!.. Вытаскивай трубу, кому говорят!..

В руках его появляется топор со сверкающим лез­вием. Пришельцы стремительно улепетывают. Шлюз закрывается, и подскочивший Тимофей яростно долбит его обухом. Топор на глазах увеличивается в раз­мерах.

Одним махом Тимофей отсекает шланг, и тот змеей соскальзывает в воду. Потом Тимофей снова заносит топор, который величиною уже с него само-го, и как сучок отрубает цистерну. Отвалившись, она катится вниз, подскакивая на валунах, падает is озеро, немного плавает и без пузырей проваливает­ся в бездну. Тимофей своим неимоверным оружием отхватывает звездолету одну ножку. Звездолет кре­пится и начинает медленно подниматься в небо. Ти­мофей ругается и машет ему вслед топором, лезвие которого размером с дельтаплан.

- Давай на скоростях... — шепчет мне Танька. — И сматываемся...

Пригибаясь, я лезу вниз и на ходу отвинчиваю с горлышка фляжки ребристый колпачок.

Злобные недоумки

Был рабочий день, и все сидели в лаборатории. Пузан на большом, заляпанном кислотами столе специальной линейкой делал морфологические за­меры выкопанных растений. Ричард, тяжело дыша, на мясорубке прокручивал пучки трав и собирал труху в пакетики. Николай Марков на электриче­ских весах взвешивал образцы в керамических сту-почках. Толстая Грязная Свинья ставил ступочки в муфельную печь и прожаривал. Работы у него было немного, и он глядел в окно. Маза, бездельничая, мотался из угла в угол.

- Внуков, — безадресно сообщил Свинья, заме­тив того где-то на дворе.

- Он, наверное, пошел проверять свои ловуш­ки на мышей, — предположил Пузан. — Он вчера говорил, что очень любит маленьких зверушек. Ко­гда их видит — всегда душит. Так велико его вол­нение.

- Алексей Внуков с Пальцевым намеднись по­ссорился, — сказал Свинья. — История просто по­тешная. Принялся как-то раз Пальцев меня отчиты­вать, что я рабочее место не убираю. Обязательно, говорит, чего-нибудь потеряете. А я отвечаю ему, мол, мне, Пальцев, нечего терять, кроме своих цепей. А он своей пустой-то головой не подумал да и пустился в замечания: «Убирать,— говорит,— цепи-то надо!» Тут Внуков как начал хихикать. Пальцев сообразил, что к чему, и поясняет, как он всегда это делает, если чего несусветное ляпнет: «Это я иронизирую». А Внуков-то не унимается. Тогда Пальцев ему говорит: «Смеяться будем потом». Внуков на него рукой махнул и отвечает: «Смеяться будем сейчас!»

- И что Пальцев сделал? — спросил Маза.

- Ничего не сделал. Рассмеялся, убежал.

  - Внуков про него эпиграмму написал, — добавил Николай Марков.

— Он замечательный ученый,Он прорастил горох моченыйИ вывел сорок семь сортовОтборных, новых сорняков.

- Бобриска...— снова сообщил Барабанов от окна.

- Пр-роклятая мясорубка!..— прорычал красный от натуги Ричард, бросая крутить рукоятку.

- Собака... — произнес Барабанов.

- Ну и что? — спросил Николай Марков.

- Ничего. Сам факт интересен.

- Я бы тебе, Свинья, посоветовал завести дневник наблюдений,— изрек Николай Марков.— Туда ты можешь заносить все ценные факты, которые, несомненно, послужат тебе серьезным подспорьем в научной работе.

- Я рассказ новый написал, — сообщил Ричард.

- Читай, — велел Маза.

Нынче разных чародеев, магов и прочих экстрасен­сов наимодно посещать стало. Вот и я однажды к чудотворцам ходил, чтоб им провалиться. Простаи­ваю всю ночь в очереди, наутро попадаю. Сидит му­жик могутного вида, руки на коленях сложил и испод­лобья глядит.

—Чего, — спрашивает, — недомогает?

—Да это... как его... В общем, ничего.

—Бесцельно великого экстрасенса тревожить? — орет.

—Нет, отчего же бесцельно... Так, общепрофилактически...

—Ах, профилактики захотел? На! — И на меня рукой как махнет.

Как я на улице очутился, не помню, но помню от­четливо, что хотелось кудахтать и грызть батареи парового отопления. В милицию забрали, как значится в протоколе, за попытку облобызать красное знамя, болтающееся в небе над исполкомом.

Но это цветочки. К одной бабке тоже с профилак­тическим делом приходил, после чего стал хромать на левую ногу, на правой руке большой палец отнялся, один глаз насовсем закрылся, другой моргать стал, кроме того, слух пропал, выпало 20 зубов, заложило нос и вылезли волосы на затылке. Зашел к другой баб­ке, она избавила от насморка, но по вечерам из ушей начало доноситься подозрительное гудение, а ноги от­нялись окончательно. Получил у нее же снадобье цели­тельное, выпил сдуру: все синее стало.

Это ладно, это что. А гадалки какие дела загинают!

Пришел к одной, а она мне: тебя, милай, болезнь ждет лютая, ты ее через выпадение из окна шестого этажа получишь — башка от удара в пищеваритель­ный тракт заберется.

Я поверил и бегом от нее топиться, чтобы не было этих ужасов. Кирпич на шею — и бултых! Очнулся — кругом белое и непонятное. Я испугался, вскочил, побе­жал вроде бы в двери, а вылетел в окно и... Прокра­лась-таки бедовая голова в живот!

Таким вот манером опять я по врачам намылился ходить. Не только, понимаете, средства боюсь рас­трате предать, а жизнь продлить охота.

Конец рассказа Ричарда «Экстрасенсы»

— Что ж такое-то!.. — зашипел вдруг Витька, убрав со стола разложенную траву.

На пятнистой столешнице был рисунок. Все, кроме Свиньи, подошли поближе, чтобы рас­смотреть. Рисунок изображал некое рахитичное су­щество с огромными губами, кудрявое, с круглыми, сведенными на переносице глазами и татуировкой «Полемично и поэтично» на животе. Такие слова Пальцев написал в рецензии на научную работу Витьки Фигова-Лимонова, благодаря чему стало ясно, кого живописец взял за модель для своего произведения. Под рисунком были также начерта­ны слова: «В этой старой африканской песенке поется, что я, Полифем Лу, иду охотиться на Боль­шого Зу, а в хижине меня ждет моя маленькая скво».

- Свинья, это ты нарисовал?.. — бледнея, спросил Витька.

- Я,— признался Барабанов.— Я свою ручку хотел расписать, потому что она мазала пастой, а твою хорошую ты у меня отнял. Ты сам, Витька, виноват, потому что ты ктырь.

—   Вот, значит, ты какой — Антон Барабанов!.. Вот, значит, как ты платишь за мою доброту!.. Я, значит, ктырь!..

—   Хо! — воскликнул Свинья и обратился к ши­рокой аудитории: — Знаете ли вы о том, что Витька пишет поэму про то, что он не ктырь? Нет? А вот так! Он ее, правда, почитать никому не даст, потому что мы не разбираемся в искусстве. Но сюжет из­

вестен. Он примерно таков. Жил-был на свете доб­рый Витька. Он всем давал свои вещи. Вещи ему потом возвращали и благодарили его. Но тут по­явился я и стал все вещи у него забирать и не от­давать, а вместо благодарности глумился над ним. Тогда Витька больше не смог быть добрым, а я ве­роломно назвал его за это ктырем. Поэма обличительного характера, бичует мои пороки, потрясаю­щая по драматизму и выразительности.