Выбор. - Роман Борисович Смеклоф Страница 2

Отец поднялся с колен. Его напряженное лицо разгладилось. Всевышний подал знак, можно приступать к богоугодному делу… но, проследив мой взгляд, он сощурился. А когда в темноте у колонны блеснула кислородная маска, потемнел и поник. Богу не нужен фильтр для очистки воздуха.

— Выйди из тени! — приказал он.

Голос неуловимо изменился в мгновенье растеряв всё добродушие.

— Вы не понимаете, — заикаясь, протянул человек из правления. — Меня заставили, — он поднял перед собой цилиндр уничтожителя воздуха, словно защищаясь.

В отличие от нашего старого оружия — новое даёт абсолютную уверенность в исходе. Оно не промахивается, а мгновенно разрушает молекулы кислорода в заданном объёме воздуха.

— Нас обманывали? — уточнил я. — Он сам тушил свечу?

Вокруг засмеялись. От их дурного хохота тряслись стены и вздрагивали святые на изразцах.

— Это первый раз, — запищал человек из правления, но по его сморщенному лицу было видно, что он врёт.

— Прости, — пробормотал отец, глядя только на меня. — Я подвёл бога, свою жену и сына.

Я сделал шаг, но он протестующе поднял руки.

— Всевидящие оки теперь твои.

Я так испугался, потому что думал, что этот момент никогда не настанет.

— Уходи! Тебе здесь не место! — он так резко вскочил, что я отпрыгнул.

Человек из правления закрылся руками, и уничтожитель включился. Не думаю, что он сделал это нарочно. Скорее такова воля божья. Едва различимый луч скользнул по отцу и свалил его замертво. Кислород в крови, лёгких и органах мгновенно распался на атомы. Маска лопнула, изрыгнув чёрный дым. А я не мог оторваться от всевидящих ок. В толще стекла не было ничего: ни лучезарного силуэта, ни безгрешной души, ни даже отблеска райских небес. Только побелевшее лицо человека, который обо мне заботился. Внутри всё перевернулось. Страшно было даже шагнуть, но я сделал так, как он хотел. Бросился к выходу, пока они не опомнились. Мысли кончились, остались только запрограммированные действия. Мимо пролетел притвор. Руки закинули за спину рюкзак, патронташ и подхватили автомат. За спиной хлопнула дверь, и я вывалился во мглу.

Вдалеке сверкала вывеска над правлением. С ней перемигивался указатель центральной станции питьевой воды. Слева — склады оборудования для очистки воздуха, над которыми на ночь погасили сверкающие буквы. А я решал, как сделать правильный выбор. Теперь, когда его на самом деле не стало. Как жить самому? Настало время вопить и бить прикладом в стену, но я не умел вести себя как другие. Переживать, чувствовать, проявлять эмоции. Мне осталась единственная доступная функция «или» — уйти или отомстить. Я покосился на индикатор маски — три часа до разрядки батареи. Если убью их человека, новый мне в правлении не дадут. Не убью — предам отца. Он защищал меня, никому не позволяя навредить. Если меня прикончат ради мести, разве это не будет таким же предательством? Я снова посмотрел на индикатор батареи. Люди не знают, когда им суждено умереть. У меня было три часа. Много это или мало, решать только мне. В этом заключается свобода?

Надпись над храмом мигнула и погасла. Стало трудно разглядеть сыплющийся с тёмного неба пепел. Может быть, поэтому я сделал выбор. Перехватил автомат и положил палец на курок. Отец говорил, что в храме убивать нельзя. Тогда придётся ждать человека из правления здесь. Какой у него заряд батареи? Если есть бог и справедливость, то меньше моего.

В жуткой мгле снова вспыхнула надпись над храмом, на мгновение осветив безжизненных роботов у стены. Это благословение? Отец бы сказал: «Да!». Значит точно надо ждать! Сразу стало легче. У меня натянулась кожа на щеках, и губы исказило подобие ухмылки. Никогда не умел улыбаться, а он расстраивался из-за этого. Сейчас самое время плакать, а не смеяться, но кто бы знал как.

Дверь скрипнула, и я вскинул автомат. На крыльцо высунулся староста. Из-под его сапог разлетелись вихри пепла.

— Уходи, убийца! — он будто выплюнул слова. — Утром сюда придут люди из правления.

Я кивнул.

— До утра далеко. Какой у вас заряд батареи?

— Одиннадцать часов.

— Хватит! А у него?

— Меньше трёх! — зарычал староста.

— Как у меня. Всевышний решит, кто первым задохнётся.

Староста покраснел и, сжав кулаки, сделал шаг, всколыхнув очередную тучу жога.

— Ты не его сын, чёртова железяка! Ты проклятый робот-убийца. Такой же, как эти истуканы!

Я взглянул на неподвижные фигуры у стены. Они стояли здесь очень давно. В назидание живым. Чтобы помнили, как люди близки были к полному уничтожению.

— Убирайся…

— Нет!

— Ты не его сын! Ты кусок железа — ты не можешь задохнуться! Ты не человек!

Я вздрогнул и передёрнул затвор автомата, заставив его спрятаться за дверью.

Мне ли не знать, кто я такой. Помню настоящего сына моего отца — крошечный кусок мяса. Матерь умерла. Кусок мяса некому было кормить. Его нельзя было нигде оставить. Тем более одного. Поэтому, когда отец нашёл меня, придавленного рухнувшей бетонной стеной, то просто поменял программу. Заставил подчиняться. Заставил уважать себя. Заставил приглядывать за его сыном, но не смог до конца объяснить, как. Нельзя заставить заботиться по-настоящему. Во время одной стычки с грешниками с куска мяса сорвали маску. Тогда я ещё не знал, как это важно, поэтому ничего не понял, а он задохнулся.

Почему отец не разобрал меня по винтикам, не расплавил и не уничтожил, до сих пор не понимаю. Но именно тогда я перестал подчиняться и начал любить. Он тоже ко мне привык и считал своим сыном — воспитывал, защищал. Я помогал ему убивать грешников, а он рассказывал мне о боге. Мы нуждались друг в друге.

— Убирайся, ржавая уродина! — крикнул староста из-за двери.

Я щёлкнул предохранителем и положил автомат на колени. Отец хотел видеть меня человеком, но как поступил бы человек? Очень трудно разобраться в людях — документации нет, а моделей так много, что ни один робот не запомнит.

— Не могу задохнуться! — закричал я. — Он убил моего отца, но если выйдет сам, я не согрешу…

— Заткнись, заткнись! — завопил староста. — Как ты можешь согрешить, кусок чёртова металла? Адское отродье, сделанное сатаной для убийства людей.

— Отдай автомат, — сипло потребовал человек правления из-за двери.

Я покачал головой.

— Выходи!

Настоящий сын наплевал бы на запрет отца, ворвался в храм