Леса хватит на всех - Борис Борисович Батыршин Страница 22

В письме же Виктору обещали не протез, а полноценную руку, способную не только выполнять все нужные движения и действия действовать, но и ощущать пальцами, ладонями, не хуже чем та, что была утеряна. Правда, с виду новая рука будет в точности, как у Гоши – корявая, покрытая потрескавшейся корой, с узловатыми, неровными пальцами-сучками.

Ева осторожно провела кончиками пальцев по обнажённой груди сетуньца.

- Тёплый… - хрипло сказала она и нервно сглотнула. Ей явно было не по себе.

Пальцы её скользнули дальше, туда, где бугристый шрам от ожога переходил в корявую дубовую кору.

– И здесь тоже… тёплый.

Гоша неловко, бочком, оттеснил её прочь от вросшего в дуб сетуньца.

- Навестили страдальца – вот и хорошо, вот и довольно. – бормотал он. Не до вас ему сейчас. И долго ещё будет не до вас. Вот обратно пойдём – ещё раз навестим, а сейчас пора нам. И так задержались из-за пруда этого гадского…

Ева неохотно подчинилась. Виктор шёл вслед за ней, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться.

- Кстати! – женщина остановилась и щёлкнула пальцами. - Хорошо, что ты напомнил: мне тут надо депешу одну отправить. К вам сюда почтовые белки ведь не заглядывают?

Гоша развёл руками.

- Нельзя им. Ты вот что: мне отдай, я выйду за границу Урочища, передам. Тебе срочно надо?

- Хотелось бы прямо сейчас. А может, я сама?..

- Не… Гоша помотал головой так энергично, что клочки мха и кусочки коры снова полетели во все стороны. – По второму разу Запретный лес тебя не пропустит. – Пиши своё письмо и говори, кому. Я всё устрою в лучшем виде.

***

2054 год, осень

Московский Лес,

Недалеко от Живописной ул.

- Вам, молодой человек, надо знать, что делает старый Шмуль в таком трефном месте? Так слушайте ушами, что я имею сказать. Вы в курсе, почему евреи умные? Когда Создатель делал Свой Народ, он отбирал у них глупость. Так её же надо было куда-то потом поло̀жить! Поэтому он отбирал дурость у девятисот девяноста девяти евреев и отдавал её всю тысячному. И он уже вышел такой дурной, что Небо смеялось и плакало, глядя на этого шлемазла…

Шинкарь старательно копировал выговор одесского привоза, как представляли его во все времена его москвичи, судящие о предмете по Бабелю, одесским анекдотам, да полузабытому, ещё начала века, телесериалу «Ликвидация».А может, и не копировал – те за два с лишним десятка лет, что шинок простоял здесь, между Живописной улицей и заросшей огромными чёрными вётлами набережной Москвы-реки, «одесский» говорок въелся в натуру владельца заведения. Сам он мало походил на местечкового еврея в лапсердаке и с пейсами. Высокий, худой, нескладный, с крючковатым носом, в джинсах и вязаной безрукавке поверх сорочки и атласной чёрной кипой в курчавых волосах, Шмуль являл собой образ столичного интеллигента, пытающегося приобщиться к образу предков, обитавших где-нибудь под Житомиром.

- Я, юноша, и есть тот самый, тысячный. – Он говорил негромко, протирая тарелки свисающим с плеча полотенцем, расшитым по краям моргендовидами, семисвечниками и крючковатыми буквами еврейского алфавита. Такие же украшали простенки между окнами рядом с громко тикающими часами в деревянном корпусе и гирляндами синевато-красных луковиц.

Одно слово – шинок.

- Когда все евреи уезжали в Америку, благословенную страну за океаном, - продолжал Шмуль, - я остался. Когда все евреи поехали в землю обетованную, Израиль — я тоже остался. И когда пришёл Зелёный Прилив, и все, и евреи и гои — побежали из города — я таки да, обратно остался! Зачем, спросите вы, такой молодой и умный? Ой-вэй, если бы Шмуль знал за ответ…

Этот монолог, слово в слово воспроизводимый каждый раз в ответ на вопрос о том, зачем понадобилось открывать заведение в такой глухомани, Егор слышал, по меньшей мере, трижды, и всякий раз получал неподдельное удовольствие от этого номера разговорного жанра. Шмуль вообще был нерядовым собеседником, чем-то напоминая Мартина. Правда, шинкаря никто и никогда не видел пьяным – но в остальном у него с главным университетским пропойцей было немало общего. Мартин даже красовался на групповой фотографии, висящей на стене шинка – вместе с самим владельцем и компанией жизнерадостных личностей не первой молодости. По словам шинкаря это были писатели-фантасты, его коллеги, собравшиеся на каком-то конвенте в последнем пред-приливном 2023-м году, а Мартин находился в этой компании на правах редактора одного из издательств, публиковавших фантастику.

Дверь скрипнула, на пороге возник Чекист. В руках он держал листок бумаги. «Партизаны», устроившиеся в дальнем углу, разом повернулись к командиру, но тот отмахнулся - «сидите, бойцы, отдыхайте, закусывайте, без вас порешаю…»Егор пригляделся - листок был из тонкой рисовой бумаги. На таких, экономя вес, писали послания для беличьей почты.Впрочем, Чекист и сам подтвердил эту догадку.

- Уважаемый… - обратился он к Шмулю, дождавшись, когда тот закончит обращённую к Егору филиппику. – Тут до вас дело имеется… собственно, не до вас, а до вашей супруги. Посмотрите?

И помахал листком перед крючковатым носом хозяина заведения.

С тяжким вздохом, в котором, казалось, уместилась вся вековая тоска еврейского народа, Шмуль принял бумажку. Прочёл, пошевелил губами – вывороченными, красными, - перечитал ещё раз. На лице его отразилось лёгкое недоумение.

- Розочка, душа моя! – позвал он. На зов из дверей позади стойки выглянула супруга шинкаря – как и он сам, она имела мало общего с описанными Шолом-Алейхемом портретами обитателей местечек. – Тут хороший человек помочь просит. Ева, докторша из егерей, ты должна её помнить…

Мадам Шмуль мелко закивала, вытерла руки о передник и взяла письмо. Прочла и зашарила глазами по залу. Чекист, похоже, этого и ожидал – он метнулся в угол и выволок оттуда две большие плетёные корзины. От корзин отчётливо тянуло сыростью и прелью.

- Грибы, значит?.. – протянул шинкарь. - Даже спрашивать боюсь, зачем они ей понадобились, но уж точно не для потушить в сметане. Сделаешь, дорогая? А молодые люди тебе помогут.Чекист сделал указующий жест. Один из бойцов, чернявый, цыганистого вида, с перстнями, наколотыми на пальцах,подхватил корзины и потащил на кухню вслед за Розочкой. Вскоре оттуда раздались сдавленные проклятия на фене, перемежаемые громкими еврейскими причитаниями.

- То-то… - ухмыльнулся Шмуль. – Розочка ему быстро вложит в голову,