Берегиня - Руслан Валерьевич Дружинин Страница 3

class="p1"> Лес наступал от окраин и постепенно съедал город квартал за кварталом. Каждый день громко трещали стены, рушились этажи. Из окон прорастали молодые ёлки и сосенки, улицы затягивало непролазным кустарником. Весной невозможно было вздохнуть от спор травы-пороховки, росшей исключительно под кузовами автомобилей. На стоянках у торговых центров и магистралях догнивали частые редуты машин. В первые недели короткого лета к их слепым остовам лучше вообще не соваться, иначе надышишься ржавым воздухом, глюки начнутся, затошнит, упадёшь без сознания, и споры Ложки прорастут в твоих лёгких, так и останешься новой кочкой у развалюх.

Чем опасны ложные грибы, чадь и пороховки – любой кутыш в городе знал. Матвей не дитё малое, чтобы лишний раз объяснять ему, чего надо бояться. Но даже опытный Матвей поражался какими путанными тропками и лазейками вёл его Старый по чёрно-серым развалинам.

По меркам подвальных эта часть города не очень опасная: далеко от центра, значит риск встретить загонщиков банд невелик. Лучше беречься диких зверей. С каждым годом лесные хищники всё чаще выходили на городские улицы. Для зверья Матвей припас махач с гвоздями, точно такая же дубина болталась на поясе Старого, хотя он давно не боец.

И всё равно добраться сюда, просто выйти из подвала – большой риск для кутыша, хотя вечно в Котле с грибницей не отсидишься. Рано или поздно придётся выйти наружу, натянуть сети и расставить щётки поперёк крысиной волны, чтобы запастись мясом, пойти к стокам, чтобы набрать воду, или отыскать Чура, чтобы защитил от бандитов.

О том, кто именно будет говорить с Чуром и как следует себя вести при встрече с защитником, Матвей и Старый подробно обсудили ещё в Котле, потому по дороге почти не разговаривали, разве что Старый изредка предупреждал об опасности новой тропки, встречного дома, или тёмного лаза, да ещё Матвей приставал: «Долго ещё?»

– Скоро, скоро, – твердил Старый, а солнце уже поднялось высоко над многоэтажками. Старый залез на бетонную груду, стянул с головы дырявую шапку и грязную шаль, и, отдыхиваясь, махнул ими на замшелые дома.

– Это, думаю, улица Южная, а за нею Ботанический сад был. Вот оттуда всё и попёрло, разрослось вкривь и вкось. Кругом джунгли щас, плюнуть некуда.

Старый был одним из последних кутышей в их Котле, кто мерял город прежними названиями районов и улиц. Матвею гораздо удобнее было обходиться новыми прозвищами: Котловина, Лихая Аллея, Земля Чудовищ, Вертолёт, Тырь, Севкина Память, Стоки; пусть и старые названия надо запоминать на случай встречи с кутышами из других Котлов, или такими как Чур.

– Чего он так далеко сныкался?

– А вот, думаю, что он из города сдриснуть хотел, да не вышло, – ответил Старый. – Закопался у самых окраин, на счастье нам, иль, на беду. Сегодня, думаю, за себя попросим, а завтра может кто и против нас будет попросит. Такие дела…

– Да и поможет ли? – Матвей припомнил, как Старый пытался ему объяснить, кто такой этот Чур, и какая ему польза от кутышей.

– Поможет, думаю. Только много попросит. Чур всегда много просит, – посетовал Старый. Как главный в Котле, он берёг каждую кроху запасов и наперечёт знал каждый стопельный гриб на стенах их дома. – Хотя лучше уж так…

Легко сказать, а как прожить Долгую Зиму, когда в подвале столько ртов? Восемь семей, и грибница почти отмерла. Сколько подвалов не осматривали, подходящего не нашлось. Грозил голод. Теперь ещё и Скорбь донимала. Было бы чем заплатить Чуру с излишков, Матвей бы локти не грыз, но ведь придётся от малышей отнимать, уповая, что летом звероловам или сборщикам повезёт.

Сглотнув голодную слюну, он поплёлся за Старым по бетонным обломкам и пыльной траве. Вошли в пятиэтажку. Пахнуло сырой чадью, оба закашлялись. Старый натянул на лицо шаль. Матвей боязливо огляделся по углам в поисках ложных грибов. Ядовито-оранжевые шляпки притаились за ребристыми батареями. Подходить к Ложке ни в коем случае нельзя, иначе осыплют спорами, заболеешь махрой, и сам станешь грибницей.

Матвей зажал нос со ртом тряпкой и побрёл сквозь полутьму следом за Старым. Грязными коридорами они пробрались до хорошо сохранившейся металлической двери. Но, что самое удивительное, над дверью сидело что-то живое. Одноглазая птица медленно поворачивалась на жердочке с проводком. Присмотревшись получше, Матвей узнал электронику, только не промороженную и разбитую, как в опустошённых квартирах, а вполне себе действующую.

– Чур, это я! – стянул с головы шапку и шаль Старый. Морщинистое лицо с чёрными мелкими крапинками уставилось в камеру. – Открой, Чур, мы по делу!

Он обернулся и торопливо замахал Матвею.

– Сдёрни шапку! Не тяни!

Матвей развязал ушанку и стянул её вместе с пакетом, которым плотно укутывал голову. Верх шапки давно прогорел у костра. Одноглазая птица на насесте отвернулась от посетителей и посмотрела в другую сторону. Старый больше не звал. Кричать в малознакомом районе вообще было опасно, не у одного тебя на голове есть уши.

Старый жамкал шаль пальцами и всё ждал пока ему откроют. Тянулись минуты, птица мерно жужжала, дверь по-прежнему заперта.

– Может нет его? – вслух подумал Матвей.

– Это кто с тобой? – вдруг треснула металлическая решётка под потолком, которую он и не заметил.

– Это со мной, со мной! – воспрянул Старый и сбивчиво заговорил. – Он за меня в Котле старожилом будет! Да как сказать, думаю, он… Старый я уже, думаю, он меня скоро сменит! Сменщик мой, во! Должен же я научить к кому обращаться! Дорогу показываю!

– Дорогу ко мне?.. Приемника нашёл, что ли? Я тебе велел никого ко мне не водить.

– Так уж это так получилось! Да и далеко ходить к тебе, не всякий раз выберешься! Открой, Чур, дело у нас!

Решётка помолчала немного. Матвей задержал дыхание от кислой вони ложных грибов. Яркие склизкие шляпки служили хорошим предостережением любому, кто могу сунуться в пятиэтажку, и будто стерегли дверь.

Чур так и не ответил. Щёлкнул замок, Старый потянул за дверную ручку, и перед Матвеем открылась ярко освещённая подвальная лестница. Электрического света Матвей в жизни не видел. Ему представлялось, что электрический свет должен походить на дневной, не зря ведь старики говорили: «Ярко, как днём», но по правде электрический свет сильно резал глаза, будто молния в длинной стеклянной трубке.

Пока спускались по чистым