Век сурка (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич Страница 46

Задняя правая дверь внедорожника открылась и из нее выпрыгнул колоритный старикан в мятом льняном костюме, самым примечательным аксессуаром которого была здоровенная деревянная кобура для "маузера", которая болталась на ремне.

— Садись, Сумкин, — пригласил старикан. — Прокатимся, о делах наших скорбных покалякаем. Ек-макарек.

Интермедия 6. Магистр

Ночь в пустыне прекрасна и живет своей собственной жизнью.

Воздух прохладен, дует легкий ветерок, под ногами тихо шуршит песок, а звезды над головой сверкают особенно ярко.

Магистр и Кевин спустились с бархана и наткнулись на первый труп.

Труп принадлежал мужчине в бурнусе. А еще у него были черная борода и автомат Калашникова.

Магистр потыкал труп ногой.

— Каждый раз, когда я ищу Бордена, мне приходится идти по следу из мертвых тел, — сказал он.

— Видимо, таковы законы жанра, — сказал Кевин.

— И что же это, по-твоему, за жанр?

— Шпионский триллер? — предположил Кевин.

— Скорее, боевик с редкими вкраплениями трэша, — сказал Магистр. — Впрочем, реальная жизнь в какой-то один жанр, как правило, не укладывается. Комедия здесь соседствует с трагедией, а в любой драме могут обнаружиться элементы фарса.

— В том и задача искусства, чтобы передать эту композицию целиком, — сказал Кевин.

— Искусство мертво, — заявил Магистр.

— Какое?

— Любое и всякое.

Из-за соседнего бархана донеслись выстрелы и хрипы. Выстрелы были одиночные, а хрипы — предсмертные.

— Любое искусство — это попытки сделать слепок реальности, неважно, существующей или воображаемой, а слепке нет жизни, — сказал Магистр. — Статуя атлета никогда не сможет бегать, а от картины с цветами, сколь бы талантливо она ни были нарисованы, ты не почувствуешь запаха. А если почувствуешь, то это уже признаки шизофрении.

Кевин пожал плечами, но Магистра было уже не остановить.

— Или, возьмем, к примеру, литературу, — сказал он. — Ты знаешь про эту историю с ружьем?

— У человека было ружье и в конце концов он из него застрелился? — предположил Кевин.

— Почти так, — сказал Магистр. — Есть такая теория, что если на стене висит ружье, то оно обязательно должно выстрелить. И неважно, что его могли повесить там для красоты, что оно сломанное, охолощенное, что боеприпасы отсырели иди уже не производятся вовсе. Есть ружье — должно выстрелить, понимаешь? Ты часто с таким в жизни сталкивался?

— Нет, но я могу представить себе ситуацию, в которой мне пришлось бы использовать висящее на стене оружие.

— Но для этого надо, чтобы у тебя закончилось все остальное оружие в инвентаре, — заметил Магистр. — Знаешь, если бы я решил написать книгу, я бы тоже повесил на стену ружье. А потом бы напомнил читателям, что оно там висит, большое и страшное. А потом бы еще раз напомнил, и некоторое время рассуждал бы о его калибре, максимальной прицельной дальности и прочих планках Пикатинни, а главные герои то и дело бросали бы в его сторону тревожные взгляды.

— Позволь мне угадать, Оберон, — сказал Кевин. — В итоге оно бы так и не выстрелило?

— Именно.

— Хорошо, что ты не пишешь книги, — сказал Кевин. — Впрочем, не думаю, что будь иначе, ты бы снискал на этом поприще успех.

— Потому что правда мне дороже законов жанра?

— Ну, давай это так назовем.

— На последней странице книги читатель хочет получить ответы на все вопросы, — сказал Магистр. — Чтобы все задачи были решены, все загадки разгаданы, все злодеи получили по заслугам, а убийцей оказался вон тот подозрительный садовник с мачете, которое торчит у него из-за пояса. Вот ты за свою долгую и полную всякого жизнь часто сталкивался с ситуацией, когда тебе все понятно и не надо искать никаких ответов?

— Пару раз, — сказал Кевин. — А потом я трезвел.

— Вот то-то и оно, — сказал Магистр. — То-то и оно. В жизни такая ситуация попросту невозможна. Не бывает кризиса, настолько глобального, что он отменит все грядущие кризисы. Не бывает последней войны, после которой конфликтов уже не будет, а наступит сплошное благорастворение в воздухах. Нет никакого главного вопроса жизни, вселенной и всего остального, после которого тебе бы не пришлось искать другие ответы.

— Оберон, — сказал Кевин. — Если ты хочешь меня о чем-то спросить, то можешь сделать это и без столь утомительных прелюдий.

— Уверен?

— Вполне.

— Почему ты позволил ему уйти? Зачем снял для него запрет на телепортацию?

— Потому что я не хотел загонять его в угол, — сказал Кевин. — И видел, что твои методы не особо работают. Что мне надо было сделать? Запереть его там и позволить разнести половину дворца? Потерять еще роту своих гвардейцев? Зачем? Я никуда не тороплюсь, Оберон. Я прожил долго и не собираюсь умирать завтра или послезавтра. У меня впереди много времени, часть которого я собираюсь посвятить этому твоему конструкту. Мне известны способы, как уничтожить неуничтожимое, и я до него еще доберусь.

— Значит, ты собираешься его убить?

— Да.

— А если я попрошу тебя этого не делать?

— Этого я и боялся, — сказал Кевин. — Ты вовсе не собираешься его уничтожать. Ты хочешь вернуть контроль.

— Кристоф — это очень ценный инструмент, — сказал Магистр. — Таким не разбрасываются. Я мог бы взять его под контроль еще у тебя во дворце, если бы ты дал мне чуть больше времени.

— Не уверен, что это так.

— Зачем мне врать?

— У тебя может быть тысяча причин, — сказал Кевин. — Кроме того, я допускаю и тот вариант, в котором ты не лжешь. В котором ты заблуждаешься.

— Разве я так часто ошибаюсь?

— Достаточно часто, чтобы не считать это чем-то невероятным.

— И все же, ответь на мой вопрос. Что будет, если я попрошу тебя этого не делать?

— Боюсь, я буду вынужден тебе отказать.

— Из-за физрука? Из-за этого землянина?

— Отчасти из-за него, — сказал Кевин. — Отчасти из-за того, что само существование этого Кристофа нарушает правила честной игры. Это инструмент, Оберон, но это не поварешка и даже не молоток. Это меч. И мне хочется знать, против кого ты его точил. Явно не против физрука, он появился в игре недавно. Может быть, против меня?

— Как ты мог подумать про меня такое? — спросил Магистр. — После стольких лет, после всего, что мы прошли вместе. Разве это для тебя ничего не значит?

— Для меня — значит, — сказал Кевин. — А для тебя — нет. И убери с лица эту гримасу, у тебя все равно не получится изобразить оскорбленную невинность.

— Иногда меч — это просто меч.

— А ружье просто висит на стене и никогда не стреляет, — согласился Кевин. — Но ведь кто-то его туда зачем-то повесил. Ты ничего не делаешь просто так.

— А если я дам тебе слово, что никогда не собирался использовать его против тебя?

— Слова дешевы, — сказал Кевин. — А виски стоит денег.

— Значит, это конец? — спросил Магистр.

— Помнишь, из-за чего когда-то разошлись наши дороги?

— Ты не одобрял моих методов.

— Я до сих пор их не одобряю, — сказал Кевин. — Мы долгое время существовали независимо друг от друга и не лезли в дела друг друга. Потом ты позвал меня на помощь, и я пришел, и все вроде бы начало возвращаться на круги своя, но ты ничуть не изменился, Оберон, и те наши старые противоречия никуда не ушли. Я думаю, будет лучше, если после того, как мы разберемся с текущими проблемами, мы снова будем…. существовать порознь.

— Мне жаль это слышать.

— Мне жаль это говорить.

— Может быть, нам стоит скрестить клинки прямо сейчас? — предложил Магистр. — Чтобы не было между нами больше никаких недоговоренностей, чтобы прояснить наши отношения раз и навсегда? Как тебе такое? Призрак Ночи против Отца Всех Мечей?

— Не стоит, — сказал Кевин. — У нас есть еще незаконченное дело. И не одно.

— Как мы можем работать вместе, если ты мне не доверяешь?

— В этом вопросе я тебе доверяю, — сказал Кевин. — Потому что ты бьешься за Систему, которая является для тебя наивысшей ценностью.