Дарья Кузнецова - Спасителей не выбирают Страница 12

После его появления от особняка и нескольких соседних домов, к слову, осталась заполненная непонятным шлаком воронка: слишком много артефактов и книг находилось в этом доме, и оставлять врагам то, что не сумел унести, Верас не собирался.

А перстень, помимо всего прочего, служил накопителем магии, и сила, запасенная в нем, стала отличным подспорьем. Пусть Хаггар не умел исцелять, но вычистить раны может не только стихийная магия и целители: тьма и разрушение вполне способны справиться с этой небольшой задачей, да и затворять свою кровь, не позволяя ей вытекать, теневик умел. И экономно, очень скупо расходуя силу, сумел выдержать все.

За месяц, который прошел после боя под Талеро, маг уже достаточно оклемался. Раны зарубцевались, рукам вернулась былая сила и скорость, и рацион мужчины пополнился сырой рыбой. Затянулись прорехи в ауре, и она вновь начала запасать магическую силу, так что около недели назад Хаггар телепортом совершил вылазку к жилью, где с помощью банального воровства разжился глиняной миской для воды, кое-какой едой помимо осточертевших сырых даров моря, простой полотняной рубахой и штанами взамен истрепавшихся. Два прыжка и проникновение в погреб зажиточного крестьянского дома выпили все силы, но маг справедливо посчитал это полезной тратой сил: при усиленном питании и резерв восстанавливается быстрее.

Вряд ли кто-то из прежних знакомых смог бы узнать в этом отшельнике не только самоуверенного юнца, каким он поступил на учебу, но даже того нелюдимого боевого мага, имя которого стало проклятием и постепенно вытеснилось прозвищем Выродок с порой прибавляемым – не иначе как для увеличения значимости – прилагательным Черный или Темный.

Хаггар здорово похудел, остались одни только кости и жилы. Черные волосы с появившейся проседью потускнели и выгорели до невнятного темно-серого пепельного цвета. Черты лица заострились и приобрели еще большую хищность. Вот разве что карие глаза остались прежними, только вместо безразличия и презрения в них поселилась усталая, обреченная злость загнанного зверя.

Светлая кожа, иссеченная шрамами свежими и старыми, загорела до черноты, и эти шрамы усугубляли его сходство с беглым каторжником. Застарелые, бугрящиеся кратерами заживших язв полосы на руках от прикосновения гремучего железа. Большой безобразный ожог на плече, оставленный чьим-то боевым заклинанием, полученный в последнем бою; как раз перед этим маг лишился щита и уже не успел поднять новый. Ровесники ожогу – несколько полос и пятен по всему телу от хлесткого дробного удара, совсем рядом чей-то удар разбил каменную кладку, и разлетающиеся осколки посекли кожу, разорвали плоть, а один Хаггару пришлось выколупывать из собственного бока.

Поначалу мужчина не думал о причинах, следствиях и своих дальнейших планах. Он просто отчаянно цеплялся за жизнь, заставлял себя подниматься с места и шевелиться, добывать пищу, через тошноту проглатывать склизкое сырое мясо, пахнущее морем и тиной. Потом он немного оклемался, но доставать еду стало сложнее: все ближайшие камни он уже очистил.

А вот когда маг почувствовал себя лучше настолько, что мог уверенно плавать и даже нырять, и сумел вернуться к тренировкам, эти мысли появились. О самоубийстве он, разумеется, не задумывался ни на мгновение: такого удовольствия он по доброй воле врагам не доставит. Но… что все-таки делать?

Жить здесь отшельником, воруя еду? Это не жизнь, это существование. Терпеть такие условия ограниченное время в силу необходимости – одно дело, но провести так всю жизнь? А чем это лучше самоубийства?

Поселиться где-то в глуши, поближе к человеческому жилью? Уже лучше. По крайней мере, можно обеспечить себе пристойные условия и, наверное, заняться какими-то исследованиями. Вот только… в экспериментах своих Хаггар разочаровался. Что толку от них, когда их результаты никому не нужны, а в ключевой момент не способна помочь никакая сила? Кроме того, постоянно жить с оглядкой, то и дело ожидая, пока прошлое и живые враги придут за его головой, – сомнительное удовольствие. А его не забудут, если не сочтут мертвым; да даже если сочтут, от нелепых случайностей и столкновения со знакомыми ничто не застрахует. Замаскироваться и жить как крыса, вздрагивая от каждого шороха и следя за каждым шагом? Нет, такой жизни он не хотел.

Вернуть имя и титул? В одиночку сделать то, что не получилось у приличной организованной армии? Пойти против всей страны и богов? Что ж, если вдруг он тронется умом и пожелает-таки свести счеты с жизнью, это будет отличный способ!

Он думал долго – благо других занятий в этом медвежьем углу не предвиделось – и все яснее понимал: для него здесь нет места. В этой жизни, в этом времени, в этом мире. Не осталось ничего, что было бы ему дорого и имело бы значение. Ни ориентиров, ни близких людей, ни цели, только пустота и обреченность. Куда бы он ни пошел сейчас, за что бы ни взялся, заполнить пустоту не получится.

Хаггар банально заблудился и запутался и уже сам не знал, с какого конца браться за этот клубок противоречивых мыслей и чувств. Хотелось избавиться от доброй их половины, просто выбросить лишние воспоминания и эмоции, стереть лицо и нарисовать новое, чужое, никак не связанное со всем, что он помнил.

Он не мог – или просто боялся – сформулировать это, но всем своим существом мужчина ощущал неправильность. Неправильность не отдельных поворотов и событий, а всей жизни, начиная с самого рождения, как будто уже тогда он сделал что-то не так и вся жизнь покатилась под откос, даже не успев встать на нужные рельсы. Дальше ошибка накладывалась на ошибку, и на кривом фундаменте выстроилось скособоченное здание, которое по всем законам не могло существовать, но почему-то существовало.

Ошибочность каких-то поступков он понимал, но изъян лежал глубже. Чтобы пожелать или не пожелать исправить, его для начала стоило бы найти и осознать, а Хаггар попросту не знал, что и где искать. Может, кто-то мудрый со стороны, вроде бога, и сумел бы найти проблему, и даже решил ее. Но богам теневик больше не верил.

Идея пришла утром, пока он лежал в полусне, ожидая, когда солнце поднимется выше, заглянет в бухту, и можно будет идти на промысел.

Если для него нет места здесь и сейчас, логично поискать оное где-то еще, хоть бы даже в другом мире. Пусть никто никогда не делал подобного, но существование иных реальностей доказано, а вот невозможность путешествия между ними еще никто доказать не сумел. Пусть подобное называют прерогативой богов, пусть не верят, но он хотя бы попытается. А если погибнет, пытаясь, это будет хорошая смерть.

Приняв решение, он вдруг почувствовал почти забытую легкость, какой не ощущал, пожалуй, с юности. Единственная ясная цель и никаких сомнений – редкое, уникальное, удивительное ощущение!

Но для начала стоило отомстить. Не королю и преданным ему людям, которые перевернули привычную жизнь с ног на голову, – какое дело до политики тому, кто намерен шагнуть за грань? Другому, достойному смерти как никто. Пусть это будет прощальный подарок миру. Либо он умрет, пытаясь воплотить одну из двух невероятных задумок, либо все сложится так, как мечтается.

В любом случае терять ему в самом деле больше нечего.

Единственное, что оставалось неизменным, была боль. Междумирье как будто заживо сдирало кожу, иглами впивалось под ногти и скручивало внутренности в тугой узел. Боль никуда не уходила, порой обострялась или становилась глуше, будто брала передышку, но неизменно следовала за ним. Он даже, кажется, привык к ней и сумел смириться.

Кроме того, физическая му́ка не шла ни в какое сравнение с чем-то необъяснимым, нематериальным, клубящимся глубоко внутри – там, где прежде жила магическая сила и где жалась в комочек душа, испуганная и отчаянно стремящаяся прочь из этого Ничто. Это ощущение не получалось назвать болью, но оно было много хуже. То, что составляло основу его «я», рассыпалось на составные части и склеивалось во что-то другое, чуждое, непонятное. Вроде бы и похожее на себя изначальное, но – иное. Более правильное?

Врожденное увечье, незаметный глазу дефект истаивал, сглаживался, зарубцовывался. А боль…

Рождаться заново – всегда больно.

1401 год от Великого Раскола

Окраина Есила, предгорье Ничейных гор

Ничейные горы вытянулись вдоль всего континента от края до края, неприступной стеной защищая равнины от морей, омывавших узкую длинную ленту суши с северо-запада – ласковых и тихих летом, но жестоких и бурных зимой. Если родина Вераса, Рубер, располагалась на северо-востоке, то нынешнее прибежище замыкало юго-западную оконечность обитаемого материка – бежать дальше было некуда. Благо образование Хаггара включало в себя и всестороннее изучение языков, поэтому есил-та, местное наречие, он знал. Может, не в совершенстве и произношение оставляло желать лучшего, но своих учителей и покойного отца, столь основательно подошедшего в свое время к образованию наследника, маг вспоминал добрым словом.