Наталья Колесова - Сказки Волчьего полуострова. Король на площади Страница 13

– Приходится искать объекты для рисования.

Дама Грильда понимающе улыбнулась.

– Мне кажется, объект вами уже найден. Или это он вас нашел?

Так как я отвечала ей непонимающим взглядом, хозяйка продолжала свои «тонкие» намеки дальше:

– Вы частенько возвращаетесь затемно, хотя раньше чуть сумерки – уже дома. А когда на прошлой неделе ходили в Ботанический сад, то даже не взяли свой мольбэрт, хотя обычно с ним просто не расстаетесь…

Кароль, нас спалили! Не возьмете ли мою милую квартирную хозяйку на шпионскую королевскую службу?

Я вежливо улыбнулась и взяла печенье. Грильда вздохнула, да так глубоко, что, кажется, затрещали пластины корсета – даже дома она считает неприличным обходиться без оного.

– Думаете, я ничего не понимаю? Ведь и я была молодой!

Едва не воскликнув: «Неужели? Никогда бы не подумала!» – я напомнила себе: терпение и такт. Такт и терпение. Это все разлагающее влияние Человека С Птицей – с ним я не боюсь показывать свои чувства, свой характер. И свой – увы, иногда волчий – юмор.

Тем более что в данной ситуации насмешки с моей стороны более чем неуместны. В сердечных делах дама Грильда действительно куда опытней: висящие дружным рядком на стене гостиной портреты трех ее «бедняжек-мужей» в изукрашенных рамках, так сказать, наглядно это подтверждают. И обо всех троих мне очень подробно и душевно поведано… Как, впрочем, и о нынешних благополучно здравствующих поклонниках. Тем более что сама Грильда обладает столь счастливой внешностью, что, даже тщательно суммировав все годы жизни ее почивших супругов, я не сумела понять, сколько же ей на самом деле лет: равным образом Грильде могло быть и тридцать, и сорок. А уж тайну о своем возрасте дама явно унесет с собой в могилу…

Трижды вдова лукаво погрозила мне пальцем.

– И я прекрасно помню волшебное сияние глаз влюбленной женщины!

Придется при возвращении из дома-мастерской заглядывать в зеркало – может, и я тоже обнаружу это самое сияние? Наверное, романтически настроенная Грильда сочла темные круги под моими покрасневшими от усталости глазами следствием любовных утех.

И мне вдруг пришло в голову: а не равнозначны ли для меня эти действия? Что из них приносит мне больше волнения и удовольствия?

Грильда приняла мою задумчивость за смущение. Проницательно прищурила голубые глазки; потянувшись через стол, ободряюще похлопала меня по руке пухлой ладонью.

– Не беспокойтесь, моя милая Эмма! Я совершенно вас не осуждаю. Вы вдова, еще очень молоды и, разумеется, можете надеяться найти свое счастье. Я лишь призываю вас оставаться столь же разумной и осмотрительной, каковой вы себя показали. Вы всегда можете довериться мне и попросить совета. Все, разумеется, останется между нами.

И еще рассказать все мельчайшие подробности, особенно самые пикантные?

– Спасибо, дама Грильда. К сожалению – или к счастью, – вы ошибаетесь. У меня на уме одна лишь работа, – и прежде чем хозяйка успела открыть рот: – А давно ли наведывался в гости наш милейший полицмейстер?

Я нашла нужную струну, перенастроившую романтичную душу Грильды на любимую ее мелодию – повествования о самой себе и о явных знаках внимания, коими ее осыпает давний знакомый. «Не то чтобы я позволяла себе что-то лишнее, вы же меня знаете, милая Эмма!»

Так что оставалось лишь кивать в нужных местах.

И думать о своем.

Если я и была влюблена, если и бредила чем-то сейчас – то именно портретом. Который у меня решительно не получался. Поэтому я и делала бесконечное количество набросков – углем, маслом, акварелью, сангиной… поэтому усаживала Кароля то в фас, то в профиль, заставляла опускать и поднимать голову, смотреть на меня, смотреть на горизонты. Было в нем нечто… Нечто ускользающее, прячущееся во взмахе ресниц, улыбке, синих глазах – даже то, как они приобретают иной оттенок… Давно не встречала столь выразительных глаз. Когда он смотрит на тебя во время разговора, кажется, в этот момент для него больше никого в мире не существует. И даже – как выразилась разбитная торговка рыбой – «глядит так, будто занимается с тобой любовью глазами». И все же бывают моменты, когда взгляд Кароля становится непробиваемо-стальным. Словно опускается броня, через которую выглядывает совершенно иной человек, разительно отличающийся от площадного Короля…

Вот эта-то скрытая сторона его характера, которую я никак не могла уловить, отразить в рисунке, бесила и мучила меня. И мешала перейти собственно к портрету. Может, если во время сеанса разговорить его, как-то вывести из себя…

…да уж, разговорить Человека С Птицей – все равно что заставить замолчать даму Грильду! Она как раз переключилась на следующего своего кавалера, господина аптекаря. Я поощрительно поддакнула и уставилась в темнеющее окно.

Мысли вышли на новый виток. Если я так больна портретом, то не права ли Грильда в том, что я испытываю нежные чувства и к оригиналу? Ведь художники частенько влюбляются в свои модели и даже вступают с ними в любовную связь: как-то один известный художник очень настойчиво втолковывал мне, что творчество и страсть всегда неразделимы…

Если вспомнить чувства, с которыми я рисовала Абигайль: жалость, возмущение несправедливостью жизни, неспособность подумать о чем-то, о ком-то другом… Последнее присутствует и сейчас. Плюс жгучий интерес к персоне, которая выдает сведения о себе столь дозированно и осмотрительно, что напоминает аптекаря, отмеряющего точную дозу лекарства, дабы не убить больного.

Глава 15. В которой выясняется, что в доме Кароля слишком просторно

Он помнил, как впервые увидел Рагнара Бешеного. Огромный человек – ростом с него самого, но шире в два раза, казавшийся еще массивнее из-за множества меховых одежд, – стоял на краю стены-утеса и богохульствовал, грозя кулаками кораблям северян, скучавшим на рейде в ожидании, когда им откроют фарватер. Ветер трепал длинные волосы и бороду, разносил и заглушал ругательства, но те, что удалось расслышать, поражали цветистостью и… э… образностью. Некоторые он даже позаимствовал на будущее.

Тогда северяне поступили очень хитро: они высадили десант и на побережье, отрезав залив, а значит, и крепость, так что ему самому с авангардом пришлось попотеть, чтобы пробиться сквозь заслон и доставить провизию, оружие и весть о том, что скоро здесь будут основные войска.

… А Рагнар развернулся и смерил его взглядом. Сказал – точно опоздавшему нерадивому ученику:

– Ну наконец-то! Явился!

Эмма слабо улыбнулась.

– Да-да, он такой… А что было потом?

Потом было три дня боя.

Северяне смекнули, что если в ближайшее время они не возьмут Пик Отчаяния, то следующая возможность появится у них не скоро; атаковали крепость одновременно и с суши и с моря.

Три дня, слившиеся по ощущениям в одни затянувшиеся сутки. Запах пороха, гари, крови; содрогающиеся под ногами скалы и стонущие под ударами ядер и боевых магов стены; в воздухе – взвесь пыли, дыма, масктумана; руки в ожогах от раскалившихся жерл пушек… Все одинаково пыльные, грязные, окровавленные, посеченные каменными осколками. Приказы, отдаваемые тычками или жестами: они не только сорвали голос, но еще и оглохли от непрерывных взрывов и канонады. И вездесущий Рагнар, появляющийся именно там и тогда, когда положение висит на волоске. Они несколько раз чуть не подрались, схлестнувшись в яростных спорах; остановили вовсе не его выдержка и не природная расчетливость Рагнара, а лишь отсутствие на драку времени…

А после прихода основных сил с Риста и снятия осады их уже связало боевое братство.

Эмма сидела, подперев подбородок кулаком с зажатой в нем кистью, сияла глазами. Слушала. Он задел взглядом светлую косу, свернутую узлом на затылке, вспомнил:

– Кстати! Там ведь была его дочь!

Эмма моргнула.

– Дочь? Так ты видел… Хельгу?

– Ну да, так ее звали.

… Он не поверил своим глазам, когда заметил среди волчьих солдат статную вооруженную девицу в мужской одежде. Когда князь небрежным взмахом руки обозначил: «Дочка моя», не поверил еще и ушам. Тащить в осаждаемую крепость женщину, собственную дочь и наследницу!

– Вот тебя бы отец взял с собой на войну?

Эмма задумчиво покачала головой.

– Мама запрещала. Не скажу, что я сейчас об этом жалею. Но не уверена, что пожалела бы, если б мне довелось повоевать.

Да. Если бы тебя не убили и не покалечили. Он глядел на вновь взявшуюся за кисть художницу, пытаясь представить ее (округлые линии фигуры, мягкие губы, белая нежная кожа) там, на Пике Отчаяния. Выходило не очень.

… А Хельга сражалась как солдат. Как два солдата. В конце штурма в нее была влюблена половина его собственного отряда – то есть уцелевшая половина. И когда Ристу понадобилась королева, король взял ее из семьи Рагнара Бешеного, не глядя и не сомневаясь. Кто же знал, что у девицы будет на то свое собственное, отличное от отцовского и силверовского, мнение…