Ольга Смайлер - Тростниковая птичка Страница 4

– Сай, малыш, вы вернулись? – позвал меня из горницы мамин голос. С голосом мамы тоже было что-то не так – он не звенел, как обычно, колокольчиком, а казался каким-то надтреснутым. – Проходи сюда, сынок.

Я тщательно отер грязные ступни о половичок и пошел на голос. Первыми, кого я увидел в горнице, были Расмус и Уна. Лицо у мамы было заплаканным, а на скулах Расмуса ходили желваки, и он до побелевших костяшек стискивал кулаки. Это было страшно и очень неправильно. А потом я заметил чужака – в дорогой нарядной воинской одежде он казался лишним, инородным телом в нашем доме, и я впервые почувствовал ненависть, еще до того, как мама сказала:

– Сайгон, это твой отец, глава рода Песчаных Котов, воин Эдвард, сын Эвана. Теперь ты будешь жить с ним.

Я посмотрел в черные глаза воина, потом повернулся к нему спиной и впервые решился возразить матери:

– Я не хочу с ним ехать. Он злой. И он не мой отец – мой отец Расмус. Папа, ну скажи ему!

Расмус посмотрел мне в глаза, и взгляд его был затравленным – он никогда не лгал нам, и я знал, что сейчас он тоже не будет лгать, и эта правда будет болезненной.

– Это правда, Сайгон. Эдвард, сын Эвана, действительно твой отец. И тебе придется пойти с ним.

Я снова повернулся к воину, посмотрел ему прямо в глаза и ответил:

– Нет.

Щеку обожгло огнем – великий воин Эдвард, сын Эвана, дал пощечину своему десятилетнему бастарду, который решил отвергнуть проявленную к нему великую милость.

Из дома родителей меня пришлось выносить воинам отца, я цеплялся за маму, плакал навзрыд и кричал, что ненавижу всех. В машине я заснул, обессилев от слез, а когда проснулся, понял, что сделаю все, чтобы этот страшный человек, назвавшийся моим отцом, никогда не смог считать себя победителем.

Но для начала надо было выжить на новом месте. Мои новые соседи охотно просветили меня, что я – дитя греха моего отца и в то же время его проклятие, что моя мать ведьма, я никогда не стану воином, а еще, что я урод, потому что у меня светлые волосы, бледная кожа, слишком худое тело и серые глаза. Я дрался, сперва неумело, выступая скорее в роли мальчика для битья, отлеживался и снова лез в драку. Я больше не плакал – слезы кончились в тот день, когда меня увезли от мамы и Расмуса, и словно что-то внутри меня заледенело. Мачеха встретила меня откровенно враждебно, она не упускала случая обидеть или оскорбить меня. Отцу жаловаться было бесполезно, впрочем, я и не рассчитывал на его поддержку, да и помощь его не принял бы. Для него же я был живым напоминанием о прошлом, которое он хотел забыть. Он пытался как-то построить отношения, пытался воспитывать меня, но я уже был слишком взрослым и слишком ненавидел его для того, чтобы воспитание шло успешно. Единственное, чего он смог добиться, – я стал звать его отцом, не вкладывая в это понятие ни тепла, ни особого смысла.

В то нелегкое время отдушиной для меня стал дядя Эмиль, сын Камаля, один из побратимов отца. Именно он, прекратив очередную кровавую драку с моим участием, стал учить меня. Сперва – давать сдачи и защищаться, потом – нападать, а после – владеть оружием. Я часами пропадал в отведенной ему комнатке в отцовском доме, прячась от гнева мачехи и холодного равнодушия отца. Наша своеобразная дружба не осталась не замеченной Эдвардом, и дядя Эмиль стал моим официальным учителем. Он же рассказал о возможности сбежать из родительского дома, поступив в воинскую школу. Ради побега я был готов на многое, поэтому погрузился с головой в учебу. О своей прежней семье я запретил себе даже думать – от мыслей было больней, чем от синяков и ссадин после очередной драки. Это были долгие пять лет.

А незадолго до того, как я покинул дом отца, дядя Эмиль рассказал мне историю моей матери без прикрас и купюр.

Мы, керимцы, поклоняемся Великой Праматери, которая принесла наш народ в своих ладонях на эту планету и вдохнула в него жизнь. Ритуальная фраза звучит красиво, не правда ли? Но лишь немногие любопытные, которым удалось добраться до истоков и архивов, знают, что скрывается за парадным фасадом. Несколько веков назад, во времена Расселения, ученый-генетик и просто женщина, которую предал возлюбленный, Керима Мехди подала заявку на колонизацию и создала свой закрытый мирок, который потом назвали ее именем. Сложно сказать, где она набрала столько добровольцев и что она им пообещала, о чем говорила и о чем умалчивала, но Керима стала огромной площадкой для уникального эксперимента. И, с точки зрения Праматери, он прошел удачно. Именно поэтому на Кериме женщина выбирает себе мужчину, а нам остается принять этот выбор.

Только после свадебного благословения Праматери керимец может стать отцом. Думаю, что запускает такую реакцию организма свадебный напиток, в который щедро добавляют садх, наркотик. А делает реакцию необратимой брачный браслет, сделанный по особым правилам и из особого материала жрицами Храма Праматери. Мужчина, надевший брачный браслет, настолько привязан к своей избраннице, что не может ни уйти от нее, ни изменить ей – это становится невозможно физиологически. А еще на Кериме нет разводов – если мужчина не сумел удержать свою женщину, ему незачем дальше жить. Парные браслеты связаны между собой, и самочувствие мужчины напрямую зависит от того, какое расстояние разделяет его и его половинку. Чем дальше находится жена, тем больший дискомфорт испытывает муж, а если расстояние становится критически большим, то дискомфорт перерастает в боль. Именно поэтому наемниками могут быть только неженатые воины, именно поэтому семейные пары всегда путешествуют вдвоем. И именно поэтому ритуальное самоубийство – самый быстрый способ облегчить страдания покинутого супруга. Снять брачный браслет можно только после смерти второго супруга. Жители других миров говорят, что у наемников нет чувств, но они не совсем правы. Просто Праматерь Керима немного поколдовала над своими детьми, и все чувства наших мужчин спят до дня, когда тяжелый плотный обруч обхватит запястье нашей правой руки. К несчастью, я керимец только наполовину.

Отец привез мою мать с одной из планет, где наемничал, – ее просто подарили ему как красивый кинжал или породистую лошадь. Говорят, что он был очарован ее светлыми волосами и тонким, гибким телом, так не похожим на крепкие фигуры керимок, поэтому, нарушая все правила, взял ее к себе на ложе, хотя Расмус, оказавшийся в тот момент в воинском поселке, попросил ее в жены. А дальше случилось невозможное – Уна забеременела, хоть мой отец и не надел ей браслета. Сестры из Храма Праматери пришли к отцу и потребовали, чтобы он женился – беременность иномирянки была великим благословением Матери-Прародительницы. Но у отца уже была выгодная политическая невеста, и ему оказалось проще щедрым жестом предложить Уну Расмусу и забыть о проблеме, когда тот согласился. Расмус обожал мою мать, поэтому организовал свадьбу в тот же день, боясь, что отец передумает, а потом, как и положено настоящему отцу и мужу, помогал Уне в родах, дал мне имя и принес первый раз в Храм показать Великой Праматери. Для нас с мамой Расмус оказался настоящим спасением.

А вот от Эдварда удача отвернулась. Мать-Прародительница не простила своевольного воина. Найна, его жена, не могла подарить ему детей, потому что беременности заканчивались слишком рано. Единственная дочка, которую ей удалось проносить достаточно долго, родилась слишком маленькой и слабой и не прожила и одного дня. С каждой потерей отношения отца и Найны становились все хуже. Эдвард показывал Найну лучшим керимским врачам, но те лишь разводили руками – спорить с волей Матери побаивались. Наконец отец сумел уговорить жену пройти обследование у врачей Звездного Союза. Тут и выяснилось, что из-за редкого генетического заболевания Найны, являющегося последствиями экспериментов нашей Праматери Керимы, она не сможет родить Эдварду здорового ребенка. Но отцу был необходим наследник, и терпеть стыд от существования сына-бастарда было легче, чем носить метку бесплодия. Вот тогда-то отец появился в доме родителей, требуя то, что принадлежит ему по праву.

В пятнадцать я с благословения дяди Эмиля и с собранным им рюкзаком с самым необходимым сбежал из отцовского дома и отправился в другой город на рейсовом флайбусе поступать в воинскую школу. И, заполняя анкету в графе «имя», решительно вывел «Сайгон из рода Песчаных Котов». За моей спиной шептались, но еще живо было старое правило, позволявшее именоваться именем рода вместо отцовского, хотя и не было принято так среди воинов. В школу я поступил и с удовлетворением узнал о том, что отец был взбешен и моим побегом, и тем, каким именем я назвался, и, самое главное, тем, что у него больше нет надо мной власти. Жизнью в доме отца я был хорошо подготовлен и к попыткам задеть и унизить, и к неизбежным дракам, и к нездоровому интересу ко мне, вызванному моей непривычной для керимцев внешностью. Драки, издевки и попытки задеть я пропускал мимо себя, отвечая скорей автоматически. Не был я готов лишь к искреннему проявлению теплых чувств. В первый «родительский день через два месяца после поступления я даже не хотел выходить из общей спальни. Но почему-то вышел, спустился вниз в рекреацию, полную родителей и других кадетов, и замер, увидев повзрослевшего и серьезного Терри. А рядом с ним Уну и Расмуса. Мне показалось, что я не могу дышать: горло свело судорогой, а ноги сделались ватными. Терри увидел меня и стал прорываться сквозь толпу, чтобы, как в детстве, стиснуть мне руку чуть ниже локтя своими ладонями.