Терри Гудкайнд - Огненная цепь Страница 23

Ричард не мог не задать этот вопрос – но испытал облегчение оттого, что Никки по доброте душевной не стала отвечать на него.

– Когда Зедд вручил мне меч, я сказал ему, что не хочу становиться убийцей. С тех пор я научился различать убийства по их сути и понял, что, убивая злых людей, служу сохранению жизни. Хотел бы я, чтобы изгнать Имперский Орден из Нового мира было так же просто, как убить Джеганя!

– Знал бы ты, сколько раз я жалела, что не убила его, когда имела возможность! Хотя, ты прав, войны бы это не остановило. И я желала бы перестать думать обо всех упущенных случаях, обо всем, что должна была сделать – и не смогла…

Ричард обнял ее и крепко сжал дрожащие плечи. Она понемногу расслабилась. Наконец дыхание ее замедлилось, и она погрузилась в сон.

Ричард тоже закрыл глаза. Еще одна слеза скатилась из-под сомкнутых век. Ему ужасно не хватало Кэлен. Воспоминание о первой встрече не оставляло его. Тогда он увидел Кэлен в гладком белом платье – и лишь позже узнал, что так одеваться дозволялось только Матери-Исповеднице. Оно прекрасно облегало ее тело, подчеркивало благородство осанки. Длинные волосы словно стекали по плечам, окружая ее ореолом в полумраке леса. Он взглянул в ее прекрасные зеленые глаза – ум и мудрость светились в них. Он помнил, как почувствовал с этого мгновения, с первого взгляда, будто знал ее всегда.

Он сказал, что ее преследуют четыре человека. Она спросила: «Ты готов помочь мне?» Он, не задумываясь, ответил: «Да!» И с тех пор ни разу не пожалел, что так ответил. А теперь ей нужна помощь…

Погружаясь в тяжелый сон, он все еще думал о Кэлен.

Глава 9

Энн торопливо подвесила простой жестяной фонарь на крючок снаружи у двери. Сотворив из частицы своего Хань маленький цветок пламени, распустившийся над ладонью, она вошла в небольшую комнату и, слегка подбросив огонек, направила его к фитилю стоявшей на столе свечи. Когда свеча загорелась, женщина закрыла дверь.

Давно уже она не получала сообщений в своем дорожном журнале. Ей не терпелось скорее добраться до него.

Комната была обставлена скудно. Простые беленые стены без окон, небольшой стол и деревянный стул с прямой спинкой – когда его внесли по просьбе Энн, он почти заполнил пространство, не занятое кроватью. Вообще-то комната служила спальней, но отлично исполняла и роль святилища, места, где Энн могла посидеть одна, где могла думать, вспоминать и молиться. Здесь также было удобно пользоваться потаенным дорожным журналом.

На столе ее ждала тарелочка с сыром и нарезанными фруктами. Наверное, это Дженнсен поставила ее сюда, прежде чем пойти с Томом поглазеть на луну.

Из года в год Энн неизменно испытывала теплое чувство, замечая влюбленные взгляды, которыми обменивалась такие парочки. Они всегда считали, что отлично скрывают свои чувства от посторонних. Скажи им кто-нибудь, насколько это для всех очевидно, они, наверно, залились бы смущенным румянцем.

Иногда Энн жалела про себя, что у них с Натаном никогда не было времени пожить вот так, погрузившись в море полной, простой, беззаветной любви. Однако считалось, что аббатисе приличествует скрывать все чувства.

Энн остановилась, задумавшись, где же на самом деле она успела прийти к таким убеждениям. Во времена обучения им никто не внушал на уроках: «Если ты когда-нибудь станешь аббатисой, тебе пристало всегда скрывать свои чувства!» Кроме неодобрения, разумеется. Хорошей аббатисе полагалось одним лишь взглядом вызывать у людей неудержимую дрожь в поджилках. Она не помнила, где научилась этому, – но, пожалуй, ей всегда удавалось достичь требуемого эффекта.

Возможно, по замыслу Создателя ей было предназначено стать аббатисой, и Он внушил ей черты характера, необходимые для такой работы. Порою ей становилось тоскливо без прежних занятий.

Более того, она никогда не позволяла себе сознательно рассмотреть свои чувства к Натану. Он – пророк. Когда она была аббатисой сестер Света и самодержавно правила во Дворце Пророков, он был ее пленником. Да, положение пророка никогда не называлось столь жесткими словами – но при всех попытках обеспечить мягкость этого заключения суть его не менялась. Издавна существовало убеждение, будто мужчины-пророки слишком опасны, чтобы позволить им свободно жить среди обычных людей.

Держа Натана в заключении с малолетства, сестры отрицали существование свободной воли, считая заранее, что он причинит зло – хотя никто не давал ему даже шанса сделать сознательный выбор. Его объявили виновным, не предоставив возможности совершить преступление. Этого древнего и иррационального убеждения Энн бездумно придерживалась почти всю свою жизнь. Ей не хотелось думать о том, как это характеризует ее саму.

Но теперь они с Натаном оба состарились, жили вместе – сколь бы маловероятным это ни могло показаться в прошлом, – и их отношения нельзя было назвать беззаветной любовью. Ведь она провела большую часть жизни, еле сдерживая раздражение от его выходок и надзирая за тем, чтобы он не мог ускользнуть ни из ошейника, ни из запертых комнат дворца. Тем самым она лишь подстегивала непредсказуемость его поведения – а в ответ он разжигал гнев сестры, отчего в свою очередь его еще больше заносило, и так снова и снова, по кругу.

Хотя пророк способен был учинить всевозможные каверзы – то ли случайно, то ли намеренно, – что-то в нем вызывало у Энн потаенную улыбку. Порою он вел себя как ребенок – ребенок примерно тысячи лет от роду. Ребенок-волшебник. Ребенок, обладающий даром пророчества. А пророку достаточно лишь открыть рот и изречь пророчество в присутствии невежественного люда – и сразу вспыхнет как минимум мятеж, а то и война. Так, во всяком случае, издавна считалось…

Энн была голодна, но отставила тарелку с сыром и фруктами в сторону. Это могло подождать. Сердце ее сильно билось в предвкушении того, что она найдет в послании Верны.

Энн села и вместе со стулом подвинулась ближе к столу. Достав небольшую книжку с кожаным переплетом, она стала листать страницы, пока заметила записанные строки. В комнате было не только тесно, а еще и темно. Она прищурилась, чтобы лучше разглядеть надпись, потом пришлось подвинуть ближе толстую свечу.

«Дорогая моя Энн, – так начиналось послание Верны, – надеюсь, вы с пророком вполне благополучны. Я помню ваши слова, что Натан способен внести ценный вклад в наше общее дело, но все еще беспокоюсь из-за того, что вы живете с ним рядом. Надеюсь, его содействие не перестало быть полезным с тех пор, как я получила предыдущую весточку от вас. Признаюсь, мне трудно вообразить его послушным без ошейника. Но я полагаюсь на вашу предусмотрительность. Никогда не слыхала, чтобы пророк был вполне искренен – особенно если он улыбается!»

Энн улыбнулась тоже. Она все прекрасно понимала – но Верна не знала Натана так, как Энн. Он мог иногда причинить больше неприятностей, чем десять мальчишек, принесших лягушек в столовую, и все же, после всего сказанного и сделанного, после стольких столетий общения с пророком, ни с кем больше не было у нее столько общего.

Энн вздохнула и вернулась к чтению.

«Мы приложили много сил к тому, чтобы не пустить Джеганя через перевалы в Д’Хару, – писала Верна, – но справились с этой задачей хорошо. Может, даже слишком хорошо. Аббатиса, если вы прочли это, пожалуйста, ответьте!»

Энн нахмурилась. Как можно «слишком хорошо» остановить орды грабителей, не дать им пробиться сквозь заслон, убить защитников и поработить свободный народ? Она нетерпеливо придвинула свечу еще ближе. На самом деле ей сильно не терпелось узнать о том, что поделывает Джегань теперь, когда зима прошла и весенняя распутица окончилась.

Сноходец был терпеливым врагом. Его войска набирались далеко на юге, в Древнем мире, и не были привычны к холодным зимам Нового мира. Многие не выдержали суровых условий жизни в зимнем лагере, многих унесли болезни. Но даже несмотря на потери в боях, от болезней и прочих причин, все новые и новые захватчики являлись на север, и войско Джеганя неуклонно увеличивалось. И все же он не позволял себе растрачивать эти огромные силы в бессмысленной и бесполезной зимней кампании.

Конечно, Джегань заботился не о жизнях солдат, а лишь об успешном завоевании Нового мира; поэтому он отправлял войска в поход, когда погода этому не препятствовала. Джегань не любил бесполезного риска. Он просто решительно и неуклонно стирал своих врагов в порошок.

Подмять весь мир под свой сапог – только это имело для него значение, а сколько продлится война, его не интересовало. Мир виделся ему сквозь призму верований Ордена. Жизнь отдельного человека, в том числе и его собственная, не имела ценности; важна была только польза, которую эта жизнь могла принести Ордену.