Владимир Василенко - Серый пилигрим Страница 25

Рука в тонкой щегольской перчатке зажала ему рот, задирая голову вверх. Острое, как у бритвы, лезвие скользнуло по горлу, алые капли веером брызнули на пол, на лицо распластавшемуся перед Брином капитану.

– Глупый мальчишка! Зачем ты только сунулся сюда… – прошипел имперец.

Брезгливо отдернув руку, толкнул юношу вперед, повалив на живот, и бросился к выходу. На крыльце едва не столкнулся с Эрином и Броком Рыбоглазым.

– Где таец?! Вы его видели? – заорал на них имперец, утирая, наконец, кровь на рассеченной капитаном щеке.

– Господин Терендорф, он туда побежал! К морю! – захлебываясь от волнения, закричал один из тех имперских, что сторожили выход из кордегардии. Второй неподвижно лежал на крыльце, раскинув руки в стороны. Кираса с белой башней, намалеванной на груди, была обильно забрызгана красным.

– За ним!!

Дальше, вниз по улице, раздавались испуганные возгласы. Заголосила какая-то торговка рядом с опрокинутым беглецом прилавком. Тыквы, кочаны капусты, помидоры и прочая снедь обрушились на мостовую, как из рога изобилия.

Имперец, а за ним и портовые стражники устремились в погоню.

Брин, скорчившись на полу в караульной, еще какое-то время слышал доносящиеся с улицы крики, и даже узнал знакомый голос Эрина. Но потом будто ушел под воду, и все звуки стихли, сменившись низким гулом в ушах.

Он лежал, зажимая рассеченное горло ладонью и чувствуя, как жизнь липким горячим потоком быстро утекает сквозь пальцы. Было страшно. До тошноты, до одури страшно. Сердце судорожно ворочалось в груди, глаза застилала едкая пелена слез. Когда удавалось сморгнуть, перед глазами были только грязные доски пола со следом от задавленного таракана прямо перед его носом. Вовсе не та картина, которую хочется наблюдать в последние мгновения.

Собравшись с силами, Брин отнял ладонь от горла, уперся ею в пол и перевернулся на спину. Дверь в караулку была распахнута настежь, и свет, льющийся снаружи, показался ему нестерпимо ярким. Он зажмурился и поднял было руку, чтобы прикрыть глаза от солнца. Но на это его уже не хватило.

Так его и нашли – с лицом, обращенным к выходу. Рядом с ним на полу багровел отпечаток ладони.

7

Неуклюже хлюпая сапогами по раскисшей грязи, Мо забежал под навес возле входа в харчевню. Мог особо и не торопиться – от вездесущего дождя навес не спасал, скорее наоборот. Слой старой прогнившей соломы промок насквозь и теперь с него не просто капало, а лилось целыми струями. Относительно сухо было только у самой стены, рядом с дверью – там, где сидел на скамье пузатый Хек и с мрачным видом ковырялся с каким-то куском доски. Приглядевшись, Мо понял, что тот малюет новую вывеску.

– Боги тебе в помощь, досточтимый Хек! – переминаясь с ноги на ногу, промямлил Мо.

Трактирщик поднял на него водянистые глаза и еще сильнее выпятил свою толстую рыбью губу.

– Чего надо?

Не дожидаясь ответа, схватил стоящую рядом на скамье пузатую бутылку и отхлебнул из горлышка.

Мо, вытянув шею, судорожно сглотнул.

– Так это, Хек… Выпить бы. Со вчерашнего дня ни росинки…

– Ха! А я-то думаю – кто это ко мне приперся? Я тебя тверезым и не признал, Мо.

Рыбак заискивающе заулыбался, показывая коричневые и изрядно поредевшие зубы.

– Дык это… Я и сам себя не признаю, хе-хе…

Он покосился на заколоченную крест-накрест дверь в таверну и окошко рядом с ней.

– Еще не открылся?

– Я погляжу – мозгов у тебя, как у трески! Чего я, по-твоему, снаружи-то торчу?

– А… ну да. А как там… этот? – Мо невольно перешел на шепот.

Трактирщик обернулся к двери, будто к чему-то прислушиваясь.

– Вчера еще весь день стонал, на помощь звал. Нонче пока ни звука. Молю Араноса, чтобы этот страшила уже сдох.

Мо покивал, не сводя глаз с початой бутылки.

– Так это, Хек… Как насчет выпить-то?

– Нету! – отрезал трактирщик, снова прикладываясь к горлышку.

На лице пьянчуги отразилось такое страдание, что даже самый лютый головорез облился бы слезами от жалости.

– Ну, может, все-таки можно…

– Можно! – охотно согласился толстяк. – Давай так – я тебя запущу внутрь, ты проверишь, живой ли там этот магик. Две бутылки чистейшего, ни разу не разбавленного рома тебе отвалю.

На рыбака было больно смотреть – настолько противоречивые чувства его терзали. Он был вчера в «Барракуде» и самолично видел страшного черного мага и его схватку с другим магом – в сером балахоне. Страху натерпелся такого, что портки до сих пор не просохли. Но выпить хотелось так, что он убить готов был за бутылку любой сивухи, хотя вообще-то всегда слыл парнем безобидным.

– Так это, Хек… – вдруг прозрел он. – А хлебнуть дашь сначала? Ну, для храбрости?

– Ага, нашел дурака! – хохотнул трактирщик. – Проваливай!

– Ну, Хек… – заканючил рыбак, едва не падая на колени. – Ну, два глотка! У меня кишки все в узел сворачивает, помру щас!

– Какой я тебе Хек! – огрызнулся толстяк. – Хек… Сам ты… палтус паршивый. Гектор я! А для тебя – дон Гектор Фарендот! Усек?

– О, Ирана Милостивая! – Мо, выпучив глаза от страха, попятился к стене.

– Вот так-то! – довольно хмыкнул трактирщик, снова отхлебывая из бутылки. Потом заметил, что смотрит рыбак вовсе не него, а куда-то на улицу.

Обернувшись, он и сам не удержался от испуганного возгласа.

Сквозь завесу дождя прямиком к «Барракуде» шел какой-то чужак. Чужаков в Вальбо и так-то не жаловали. А уж на этого достаточно было разок взглянуть, чтобы понять – жди неприятностей.

Явно чужестранец – темнокожий, со спутанной гривой кроваво-красных волос. Из одежды – только бесформенный шерстяной балахон, похожий на жреческий, и короткие, до голенищ угвазданные в грязи сапоги, судя по походке – сильно не по ноге. На запястьях болтаются тяжелые железные браслеты кандалов с короткими обрывками цепи, когда-то их связывающей.

Незнакомец сильно прихрамывал на левую ногу, но, несмотря на это, шел довольно быстро. Улица позади него была пуста – ни запряженной лошади, ни повозки. Непонятно было, как он вообще появился в поселке. Не пешком же пришел? Тут во все стороны на полдня пути – ни души. Глушь.

Несмотря на то что оружия у чужака не было видно, у трактирщика неприятно похолодела спина и захотелось за кого-нибудь спрятаться. От красноволосого так и веяло смертью.

– Зд-дравствуй, добрый человек! – пробормотал Мо, когда чужак поравнялся с ними.

Красноволосый на него даже не взглянул. Завернул под навес. Для этого ему пришлось пригнуть голову – росту он был огромного, Мо и трактирщик едва доставали бы ему до подбородка, если бы встали рядом. Остановился рядом с заколоченной дверью. Опустил голову, будто к чему-то прислушиваясь.

Мо и трактирщик затравленно переглянулись. Мо потихоньку, вдоль стенки, уже крался прочь от двери. Толстяку же деваться было особо некуда.

– Замечательный день, не правда ли, дон? – осклабился трактирщик, заглядывая в лицо незнакомцу. – Вы хотите войти? Если что – я сейчас мигом сбегаю за топором, откроем двери и…

Красноволосый молча ухватился за доски, удерживающие дверь, рванул. Жалобно взвизгнули выдираемые из дерева гвозди, хрустнул кусок выломанного с мясом косяка. Распахнув дверь, чужак шагнул в таверну.

Едва он сделал это, Мо, а за ним и сам трактирщик рванули прочь. Далеко, впрочем, не убежали, но предпочли наблюдать за дверью с противоположной стороны улицы, укрывшись за невысоким плетнем.

В зале таверны было темно, как в пещере. Свет пробивался от раскрытой двери и через щели в ставнях, но его не хватало даже на то, чтобы различить очертания предметов. Красноволосый немного постоял на пороге, потом медленно двинулся в глубь зала, огибая поваленные столы и лавки, переступая через валяющуюся на полу посуду. Несмотря на хромоту и внушительный рост, ступал он едва слышно.

Пахло дымом и жженым рогом, и запах этот заглушал все остальные. Потревоженные сквозняком от двери, тихонько скрипели покачивающиеся на крючьях подвесные светильники.

Из дальнего конца зала донесся шорох.

– Это ты?

Красноволосый с трудом узнал голос. Затаившийся в темноте явно очень ослаб.

Он остановился.

– Стой, где стоишь, – каркнул голос из темноты. – Сейчас…

Что-то брякнуло, клацнуло, в углу вспыхнули несколько ярких искр, и на полу расцвело пятно желтоватого света, исходившего из старого масляного светильника. Светильник стоял рядом со столом с подломившимися с одной стороны ножками – так, что столешница упиралась одним краем в пол. Прислонившись к ней спиной, рядом с лампой полулежал рослый человек в черном плаще с откинутым капюшоном. У человека не было лица. Вместо него – жуткая маска из едва подсохших рубцов на многочисленных ранах. Или, скорее, на одной сплошной ране, широкими полосами избороздившей всю голову.

Другой на месте красноволосого содрогнулся бы. Но он знал: то, что под раной, было немногим лучше.