Алексей Маликов - Какой-то там закон какого-то Ньютона

Алексей Маликов

Какой-то там закон какого-то Ньютона

– Алик, – сказал Леонид Андреевич, – что вы делаете, когда по незнакомой дороге вы подъезжаете к незнакомому лесу?

– Снижаю скорость и повышаю внимание, – ответил Алик не задумываясь.

Леонид Андреевич посмотрел на него с восхищением.

– Вы молодец, – сказал он. – Все бы так.

Нет, я думаю, самый густой, самый тёмный лес ещё впереди… там, где стволы деревьев толстые, их запах сладкий, и прошлое ещё настоящее. Всегда настоящее. Помнишь, как ты последовала за ним в тот день?

Июнь

Утро шлялось где-то всю ночь, а с рассветом решило пробраться в дом. Тайком, пока я сплю. Оно полезло сразу через все окна, и солнце вслед ему надуло паруса тонких белоснежных занавесок. Его выдали мои недремлющие дрозды. Они загалдели, защебетали, завопили на разные голоса, требуя, чтобы я немедленно проснулся и застукал подгулявшее утро. И я проснулся. Проснулся как раз вовремя, чтобы прищучить негодницу. Утро виновато заулыбалось, просочилось сквозь мой рассвет и разом заполнило все комнаты большого бревенчатого дома. Я внимательно и строго посмотрел на гулёну. Утро было сонным, но очень добрым.

– Привет, утро, – сказал я и взял шорты со спинки стула.

И этот стул, и другие стулья, и круглый стол под волосатым абажуром, и весь дом были старые. Почти старинные. Хотя порядком не дотягивали до антиквариата. А вот шорты были совсем новые. Я недавно включил их в свой гардероб, чтобы бегать в них по утрам. Пока не жарко. Шорты, а вот ещё новые кроссовки с загогулиной какого-то бренда на бортах обязаны были стимулировать меня к трем километрам ежеутренней пробежки вокруг деревни – мимо почты и автобусной остановки, где каждый день в 9.09 рейсовый райцентровский автобус высаживает милую почтальона Алечку; потом вниз к заботливому заборчику, предупреждающему о первых признаках обширного болота; затем краешком этого самого болота до грунтовой, посыпанной щебнем, дороги на выезде из деревни; мимо старой избушки с мистическим дедушкой Тимофеем Валерьевичем внутри; и вверх, вверх, вверх к умелой кованой ограде деревенского кладбища (работы местного кузнеца и художника Фокина); потом ещё сотню метров вдоль ограды; потом краешком щербатого штакетника, водруженного стараниями неприятного соседа Виталика с трех сторон его участка, откуда уже рукой подать до крыльца моего старого, почти старинного, дома.

Я стоял на крыльце, прихлебывал кофе из большой кружки без рисунка на белых боках и мысленно пробегал этот маршрут. Шорты были тщательно надеты на меня, кроссовки просяще, по-собачьи, смотрели снизу, им не терпелось бежать по мокрой от росы траве; но, откровенно говоря, оба предмета одежды с задачей стимулировать меня к бегу справлялись из рук вон плохо. Никуда мне бежать не хотелось абсолютно. Хотелось стоять на крыльце, прихлебывая кофе. И ещё поджарить пару тостов, намазать их маслом и разрезать на восемь сочных частей спелый помидор, спрятавшийся в холодильнике.

И посолить помидор крупной морской солью с привкусом йода и ветра.

Я закрыл глаза, подставил лицо под солнечные лучи и решил, что непременно совершу ежеутреннюю пробежку. Завтра. Прямо с утра. Пока не жарко.

– Доброе утро, Антон! – услышал я. – Выглядишь на отлично. Смотрю, ты за прошлую зиму здорово возмужал.

Я открыл глаза и увидел дружелюбную старушку Дарью Назаровну, которая неторопливо шла со стороны кладбища вдоль моего заборчика и приветливо кивала мне головой в белом платке.

Я очень осторожно поставил кружку на перила крыльца.

– Доброе утро, Дарья Назаровна, – ответил я.

Она поулыбалась, помахала мне рукой и засеменила дальше, держа путь к своему дому под зеленой крышей на дальней от меня стороне центральной площади. Я посмотрел ей вслед и подумал, что для возмужания у меня было куда больше одной зимы, как ей показалось. С нашей последней встречи минуло примерно пятнадцать таких прошлых зим. И ещё примерно столько же минуло прошлых лет. Я стоял на крыльце и прекрасно помнил, как пятнадцать зим и пятнадцать лет назад я нёс (в числе прочих соседей) к нашему деревенскому кладбищу левый задний угол гроба, в котором тело именно этой дамы собиралось отправиться в мир иной.

Дарья Назаровна скончалась то ли в двухтысячном, то ли в две тысячи первом году. Скончалась самым естественным образом, прожив долгую хорошую жизнь сельского школьного учителя.

Люди у нас умирали крайне редко, и каждый местный житель считал своим долгом попрощаться с покойницей и проводить её в последний, как тогда казалось, путь. И мы всей деревней похоронили Дарью Назаровну на нашем кладбище. И тогда крыша на её доме была покрыта не зелёной искусственной черепицей, а серым ноздреватым шифером. И тогда тоже было лето.

Надо бы надеть футболку, раз такие дела, подумал я, но не сдвинулся с места.

Солнце беззаботно захохотало над деревней.

«Кому навар, а кому и приварок», подумал в тот миг Тимофей Валерьевич, сидя в старом плетёном кресле в глубине своего тёмного таинственного дома.

Неприятный сосед Виталик в трусах и майке выскочил из своей калитки. Всклокоченные волосы торчали над его головой, словно в ужасе рванули врассыпную. Виталик молча разевал рот и тыкал рукой в сторону удалявшейся от нас Дарьи Назаровны.

– Значит, не привиделось, – облегченно сказал я вслух.

Виталик как-то боком преодолел разделявшую нас сотню метров и доковылял до моего дома.

– Ты это видел? – в его голосе был страх.

Я взял кружку, спустился на две ступеньки и присел на крыльцо. Виталик подобрался почти вплотную и уселся прямо передо мной на корточки, положив длинные, побитые жизнью руки на торчащие чуть не до ушей костлявые коленки.

– Доброе утро, Виталий, – сказал я. – Думаю, вам стоит надеть какие-нибудь штаны. Мне не хотелось бы с утра пораньше наблюдать перед носом ваше не очень мытое хозяйство.

Он недоумевающе уставился на меня, потом вскочил и злобно зашипел. Вероятно, он хотел что-то сказать, но не мог найти слов.

– Когда вернетесь в приличном виде, с удовольствием угощу вас кофе. Свежим хорошим кофе. Только что сварил, – дружелюбно добавил я.

Сосед резко отвернулся и чуть не бегом устремился к своему дому. Я посмотрел в сторону деревни. Дарья Назаровна уже подошла к зданию почты и даже на таком расстоянии выглядела уверенно живой и здоровой на вид. Я подумал, что все это очень странно, но изящно вписывается в чудесное солнечное июньское утро.

Я вернулся в дом, поставил на плиту сковородку и поджарил себе два ржаных тоста. Достал из холодильника масло и пару ломтиков сыра. И помидор. Налил себе ещё одну порцию кофе.

Я тщательно позавтракал, стараясь никуда с расспросами не бежать и в гугле ничего не искать. Вымыл посуду, снял и поставил на крыльцо обиженные кроссовки. Пошёл в комнату, которую назначил своим рабочим кабинетом. Разбудил вконец обленившийся ноутбук и громко сообщил ему, что мне с ним нужно внимательно поработать. Ноут вздохнул и растопырил передо мной недописанный рассказ.

– Папа, а ты и вправду родился в деревне? – спросила Алиса.

Я посмотрел в зеркало. Она лежала на животе на заднем сиденье, возилась со свежеподаренным смартфоном и болтала ногами в полосатых носках.

– Да, принцесса, – ответил я.

Дорога с шуршанием забиралась под капот нашего автомобиля. Справа и слева тянулись неопрятные березовые лесопосадки. Посадкам заметно не хватало руки стилиста-лесника. Или топора.

– И мы прям сейчас в неё едем?

– В кого? – удивился я.

– В эту твою деревню, – пояснила Алиса.

– Да, принцесса, – сказал я. – Скоро дорога повернет направо, и начнется настоящий лес. Мы с тобой проберёмся сквозь темную-темную чащу. Эта такая глухая чаща, что там даже мобильник не берёт.

Дочь оторвалась от игрушки и посмотрела на меня в зеркало. С заметным недоверием. Я серьёзно покивал ей и про себя улыбнулся.

– Зато сразу за лесом находится очень красивое поле до самого горизонта. И река. Она подкрадется к нам справа, и мы будем ехать почти по самому берегу. А через три километра начнётся моя родная деревня.

– А как её зовут?

Я аккуратно обогнул внушительного размера ветку, заброшенную поперёк нашей полосы ветром. Или кем-то покрупнее боксёра Валуева.

– Мою деревню зовут Опятки.

Алиса сзади довольно захохотала.

– Это потому что пятки?

– Нет, принцесса. Думаю, это из-за грибов. Есть такие грибы – опята. В этом лесу осенью вырастает очень много опят. Помнишь, я тебе показывал в книжке?

– Это которые растут на пеньках.

– Браво! Именно такие. Вот бы мне твою память.

Дочь издала звук, в котором отчётливо слышалось «куда тебе, старичку!»

Действительно, куда мне? Точнее, куда меня, собственно говоря, понесло? Тут и предыстории никакой не прослеживалось. В моих гастролях образовалась заметная временная дыра, заполнить её не удалось; кризис в отношениях с супругой миновал стадию обострения, но преодолен не был; Алисе не мешало бы удрать из июньской Москвы хотя бы на пару дней. И в семейных – пока ещё семейных – разговорах возникло слово «деревня».