Айзек Азимов - В лето 2430 от Р. X.

Айзек Азимов

В лето 2430 от Р. X

Меж полуночью и восходом, когда сон не приходит и все старые раны начинают ныть, мне нередко является кошмарное видение будущего мира, где живут миллиарды людей и каждый из них пересчитан и перенумерован, где нельзя обрести ни искры гениальности, ни одного неординарного ума, ни единой яркой личности на всем битком набитом земном шарике.

— Он согласился поговорить с нами, — сказал Альварес, когда из дверей появился второй мужчина.

— Отлично, — ответил Бантинг, — давление общественного мнения неизбежно должно на него подействовать. Странный тип. И как ему удалось избежать процесса генетической адаптации, ума не приложу. Но говорить с ним будете вы. Меня он раздражает, я даже забываю о вежливости.

Они свернули в коридор, по которому проходила Административная Тропа и где, как обычно, народу было совсем немного. Можно было воспользоваться двигающимися дорогами, но идти было недалеко — всего мили две, а Альварес обожал пешие прогулки, так что Бантинг не стал спорить.

Высокий и худощавый Альварес обладал той атлетической фигурой, которая бывает у человека, стремящегося побольше упражнять мускулатуру, человека, повседневно пользующегося, например, лестницами и пандусами, что подводило его почти к тому пределу, за которым его самого уже можно было обвинить в импульсивном характере. Бантинг, более мягкий и округлый, избегал даже ламп солнечного света, а потому был очень бледен.

Бантинг меланхолично заметил:

— Надеюсь, нас двоих будет достаточно.

— Думаю, да. Мы же намерены сохранить это дело в рамках своего сектора, если такая возможность представится.

— Вот именно! Вы знаете, я все время думаю: почему это должно было случиться именно в нашем секторе? Пятьдесят миллионов квадратных миль семисотого уровня жизненного пространства, и вот — на тебе! Именно в нашем жилом блоке!

— Да, можно сказать, выделились, хотя и в довольно неприятном аспекте, — отозвался Альварес.

Бантинг недовольно фыркнул.

— Но нам с вами это может оказаться на руку, — тихонько добавил Альварес, — особенно если мы сумеем уладить дело без шума. Мы ведь тогда достигнем пика. Достигнем конца. Достигнем цели. Все человечество достигнет. А добьемся этого мы с вами!

Бантинг тут же просветлел:

— Вы полагаете, они могут взглянуть на дело с такой точки зрения?

— Надо позаботиться о том, чтобы случилось именно так.

Их шаги были почти не слышны благодаря пластиковому покрытию на мелко дробленом гравии дорожки. Они проходили пересечения с другими коридорами и видели огромные толпы людей на двигающихся дорогах. Почти повсеместно ощущался легкий запах многочисленных разновидностей планктона. Однажды, почти инстинктивно, они почувствовали, что где-то над ними далеко вверху находится начало одного из гигантских трубопроводов, засасывающих воды океана в глубь города, а где-то поблизости, согласно правилу симметрии, наверняка находится другой, не менее гигантский трубопровод, который далеко-далеко внизу сбрасывает в океан городские стоки.

Целью путешествия Альвареса и Бантинга было жилое помещение где-то на задворках главного туннеля, но казавшееся отличным от тысяч таких же жилищ, мимо которых они проходили. Здесь присутствовало нечто, создававшее трудно уловимое, но тревожное ощущение пространства — вероятно, потому, что по обеим сторонам от двери на протяжении нескольких сот футов стена была совершенно сплошной. И еще тут чем-то пахло.

— Чувствуете? — пробормотал Бантинг.

— Мне уже приходилось с этим встречаться, — ответил Альварес. Нечто нечеловеческое.

— В самую точку попали, — кивнул Бантинг. — Надеюсь, он не захочет, чтоб мы на них любовались?

— Если и захочет, нам будет нетрудно уклониться.

Они позвонили, а затем ждали в молчании, не обращая внимания на гул непрерывной бурной жизнедеятельности — к нему они давно привыкли, как к неотъемлемой части своего окружения.

Дверь отворилась. Кранвиц ожидал посетителей. Одетый в такую же одежду, что и все — легкую, простую, серую, он ухитрялся выглядеть угрюмым и каким-то подержанным: волосы были слишком длинными, глаза налиты кровью и беспокойно бегали по сторонам.

— Можно нам войти? — спросил Альварес с холодной вежливостью.

Внутри запах был еще сильнее. Кранвиц закрыл дверь, гости сели. Кранвиц же продолжал стоять и до сих пор не проронил ни слова. Заговорил Альварес:

— В роли представителя и в присутствии Бантинга как вице-представителя я обязан задать вам вопрос: согласны ли вы подчиниться общественной необходимости?

Кранвиц, казалось, обдумывал сказанное. Когда он наконец заговорил, его низкий голос звучал хрипло, и ему пришлось несколько раз откашливаться.

— Не желаю, — ответил он. — И не обязан. Существует давнишний контракт с Правительством. Моя семья всегда обладала правом…

— Это нам известно, и вопрос о применении силы не стоит, возмутился Бантинг. — Мы просим вас согласиться добровольно.

Альварес предостерегающе коснулся колена Бантинга.

— Вы же понимаете, сейчас ситуация совсем не та, что была во времена вашего отца, и фактически даже не та, что была в прошлом году.

Длинный подбородок Кранвица чуть заметно дрогнул.

— Не вижу почему. Рождаемость в этом году упала на величину, соответствующую расчетам, и все остальное изменилось примерно в тех же пропорциях. Так происходит каждый год. Чем же, по-вашему, этот год отличаемся от других?

Его голосу, однако, не хватало убежденности в правоте. Альварес был уверен, что Кранвиц знает, в чем отличие этого года, а потому ответил совершенно спокойно:

— В этом году мы достигли поставленной цели. Рождаемость теперь точно соответствует смертности; численность населения полностью стабилизирована, строительство лишь компенсирует объем жилья, выходящего из строя. Морские фермы тоже дают неизменное количество пищи. И только вы загораживаете дорогу, мешая человечеству достигнуть Совершенства.

— И все это из-за нескольких мышек?

— Да, из-за нескольких мышек. И из-за других животных тоже. Морских свинок, кроликов. Птиц и ящериц. Я не производил подсчетов…

— Но ведь это последние животные, которые остались в нашем мире! Какой от них ущерб?

— А какая польза? — вскричал Бантинг.

Кранвиц ответил:

— Польза в том, что ими можно любоваться. В прежние времена…

Альварес все это уже слышал раньше. Он говорил, стараясь вложить в голос как можно больше сожаления и симпатии (к своему удивлению, совершенно искренних):