Герберт Уэллс - Лесной клад

ЛЕСНОЙ КЛАД

Лодка подплывала к острову. Бухта простиралась широко, а разрыв в белой кайме прибоя у рифов указывал устье вливавшейся в море реки. Полоса сочной, густой зелени отмечала весь ее путь по склону отдаленного холма. Девственный лес подступал к самому берегу. Вдали туманные сизые горы вздымались ввысь, словно внезапно застывшие волны. Море было тихое, в еле заметной ряби. Небо обдавало зноем.

Человек перестал грести.

—    Это должно быть где-то здесь...— Он положил в лодку резное весло и указал рукой на берег.

Его спутник, сидя на носу байдарки, зорко поглядывал вперед. Он держал на коленях лист пожелтевшей бумаги.

—    Взгляни-ка сюда, Ивенс,— сказал он.

Они говорили вполголоса, и губы у обоих пересохли и запеклись.

Тот, кого назвали Ивенс, прошел, слегка покачиваясь, по лодке и заглянул через плечо спутника.

На бумаге был, повидимому, набросан план местности. От частого складывания она истрепалась так, что почти расползалась, и человек придерживал рукой выцветшие клочки. В полустертых линиях карандаша с трудом можно было различить контур бухты.

—    Вот риф,— указал Ивенс,— а вот устье реки.

Ногтем большого пальца он провел по карте.

—    Извилистая линия — река,— вот бы хлебнуть из нее,— а звезда — то самое место...

—    Видишь эту линию пунктиром,— сказал человек, державший карту,— она идет от прохода в рифе напрямик, к группе пальм. Звезда приходится в точке ее пересечения с рекой. Надо запомнить это место, когда будем входить в лагуну.

—    Непонятно,— продолжал Ивенс после минутного молчания.— Что это за значки? Похоже на план дома или что-то вроде... Но никак не могу взять в толк, что обозначают эти стрелки, разбегающиеся во все стороны? А надписи на каком языке?

—    На китайском.

—  Ну конечно, ведь он был китаец,— заметил Ивенс.

—    Как и все они,— ответил его спутник.

С минуту оба вглядывались в берег, а лодка медленно плыла. Ивенс поглядел на весло.

—    Твоя очередь грести, Хукер,— сказал он.

Хукер не спеша сложил карту и, сунув ее в карман, осторожно обошел Ивенса и принялся грести; но движения его были так медлительны, словно его силы подходили к концу.

Полузакрыв глаза, Ивенс следил, как все ближе и ближе подступала пенистая кайма у кораллового рифа. Солнце приближалось к зениту, и небо дышало жаром, как топка. Хотя сокровище было теперь так близко, он не испытывал ожидаемой радости. Пережитые волнения — смертельная схватка из-за карты и долгое ночное путешествие с материка на остров в плохо оснащенной лодке — «вконец вымотали его», по его выражению. Он пытался стряхнуть сонливость, сосредоточить свои мысли на кладе китайца, но это ему не удавалось. Он мечтал о пресной воде, журчание которой слышал, губы у него запеклись, и в горле невыносимо пересохло. Мерный плеск волн, набегавших на риф, уже был слышен и ласкал его слух. Вода ударяла в борт лодки, и в минуту затишья с весла сбегали звонкие капли. И он незаметно задремал.

Правда, он не утратил смутного чувства действительности, но в нее вплетались обрывки причудливого сновидения. Он снова переживал ту ночь, когда они с Хукером подслушали тайный разговор китайцев. Он снова видел облитые лунным светом деревья, пламя костра и темные фигуры китайцев, с одной стороны озаренные луной, с другой — красноватыми отблесками пламени, слышал их беседу на ломаном английском языке; все они были из разных провинций. Хукер первый уловил нить их беседы и сделал ему знак прислушаться. Не все слова долетали до них, многое оставалось непонятным. Речь шла о какой-то севшей на мель испанской каравелле с Филиппинских островов и ее сокровищах, зарытых на этом острове, за которыми еще должны были вернуться. Потерпевший крушение экипаж почти весь вымер — одни погибли от болезней, другие в кровавых стычках, дисциплины уже не было и в помине; наконец, немногие оставшиеся в живых матросы уплыли куда-то в лодках, и никто о них больше никогда не слыхал. И вот около года назад на этот остров попал Чан Хи, и ему посчастливилось найти сокровище, пролежавшее там двести лет; он сбежал со своей джонки и с огромным трудом, без посторонней помощи, опять закопал клад в надежном месте. Он все твердил, что место надежное, а почему — это уж было его тайной. Теперь ему нужна была помощь, чтобы вернуться на остров и вырыть клад. При свете костра мелькнула маленькая карта, и китайцы стали говорить тише.

Рассказ, достаточно заманчивый для двух проходимцев- англичан без гроша за душой! Сон Ивенса перенес его к той минуте, когда коса Чан Хи очутилась в его руке. Жизнь китайца отнюдь не так священна, как жизнь европейца. Лицо Чан Хи — вначале злое и колючее, как у потревоженной змеи, затем перекошенное ужасом, лукавое и жалкое — с необычайной живостью всплыло в сновидении. Наконец, Чан Хи оскалил зубы в усмешке, и усмешка была жуткой и какой-то загадочной. Внезапно все приняло очень дурной оборот, как иногда бывает во сне. Чан Хи что-то бормотал и угрожал ему. Вокруг лежали груды золота, но Чан Хи бросался на Ивенса и не пускал его к золоту. Ивенс схватил Чан Хи за косу. Какой он был огромный, этот желтый дьявол, как он дрался и скалил зубы! Затем груды золота превратились в гудящую печь, и какой- то огромный черт, удивительно похожий на Чан Хи, но с длинным черным хвостом, принялся кормить его углями. Угли ужасно обжигали рот. Другой дьявол кричал: «Ивенс, Ивенс! Что же ты уснул, дуралей!» Или, может быть, это кричал Хукер?

Он проснулся. Они входили в лагуну.

—    Вон три пальмы; а наше место должно быть на одной линии вот с теми кустами. Отметь это! — сказал Хукер.— Если мы направимся к кустарнику, пройдем его насквозь, все держась отсюда по прямой линии, то выйдем к реке как раз там, где нужно.

Им уже было видно, как река широким потоком вливалась в море. При виде ее Ивенс ожил.

—    Ну-ка, подгони,— обратился он к Хукеру,— не то я, ей-богу, начну пить морскую воду.— Он кусал руку, не сводя глаз с серебряного мерцания меж скал и зеленых зарослей.— Дай мне весло! — внезапно, чуть не с яростью, крикнул он Хукеру.

Они вошли в устье реки. Проплыв немного, Хукер пригоршней зачерпнул воды, попробовал и сплюнул. Немного дальше вновь попробовал.