Олег Азарьев - Должник

Олег Азарьев

Должник

Клочья тумана плавно плыли вдоль улицы. Было сыро и холодно - как и должно быть поздней осенью. Пасмурное небо быстро темнело. По мокрому, со свежими лужами асфальту проносились автомобили, оставляя позади себя мутный шлейф брызг.

Владимир Павлович Маликов стоял на троллейбусной остановке. Чтобы хоть немного согреться, он поднял воротник, поглубже надвинул старую шляпу, подбородок закрыл заношенным кашне. Стынущие руки спрятал в карманах неопрятного пальто из черного драпа.

Сегодня Маликов чувствовал себя нездоровым: тупая боль временами сдавливала сердце, ноющей ломотой отдавала под лопатку. За день он успел уже принять несколько таблеток нитроглицерина. Но боль не утихала совсем - лишь ослабевала ненадолго. К вечеру она стала сильней. Маликова познабливало.

Троллейбуса все не было. Маликов медленно прошелся по остановке, потом повернул голову и внезапно натолкнулся на пристальный пытливый взгляд. На него в упор смотрела пожилая женщина в недорогой черной шубе и вязаном пушистом платке. Она морщила лоб, будто силилась припомнить что-то. Внешность женщины была ему незнакома.

Чтобы избавиться от ее назойливого внимания, Маликов решился идти пешком, хоть в его возрасте это было уже не так легко, но тут женщина порывисто подошла к нему.

– Из-звините, - промолвила она, запинаясь от волнения. - Ваша фамилия случайно не... не Маликов?

Брови старика поползли вверх. Он растерянно кивнул.

– Володя? - спросила она.

– Владимир Павлович. - Его растерянность не проходила. - Только, простите, не припомню вас что-то...

– Не удивительно. - В голосе женщины прозвучало огорчение. - После войны сколько уж лет прошло... Я - Зина. Зина Лукьянцева. Партизанский госпиталь помните? Медсестричку Зину... Почти девчонкой тогда еще была... Помните?

Из глубин памяти постепенно выплыли воспоминания о партизанском отряде Верещака, в который он попал, выбираясь из окружения. И он вспомнил...

Маликов так явственно представил себе подвижную медсестричку Зиночку, будто лишь вчера она осторожно меняла повязку на его воспаленной ране. Он тогда был ненамного старше Зиночки. И увлечение у него было юношески возвышенное, сильное и... короткое.

Теперь, встретив Маликова через столько лет, Зина засыпала его вопросами и наконец задала тот, который был неизбежен и который Маликов ждал и одновременно боялся.

– Володенька! Жив-то ты как остался? Мы ж все прикрытие загинувшим считали.

"Так оно и должно было произойти на самом деле", - подумал Маликов мрачно и спросил с вызовом:

– Тебя огорчает, что я остался жив?

Лукьянцева всплеснула руками, укоризненно возразила:

– Володенька! Что говоришь-то? Я наоборот, рада так!.. Это, может, самый лучший день в моей жизни. - Она часто заморгала. Глаза ее заблестели.

"А у меня, может, самый худший, - подумал с угрюмой усмешкой Маликов. Вот уж верно, ирония судьбы".

– Володенька! Так как же все-таки?.. А? Как удалось-то тебе? Остаться? А?

– Как? - повторил за ней Маликов. - Чудом, можно сказать. Чудом. Внимательно разглядывая газон, полный грязной воды и палых листьев, он в который уже раз пожалел, что на самом деле никакого чуда не было.

Что рассказывать, он придумал давно. Свидетелей, которые могли бы уличить его во лжи, не осталось - в этом он был твердо уверен. Но оставалась другая проблема: как говорить. И тут он боялся выдать себя.

Люди бывают хорошими или плохими актерами. Маликов был плохим. От волнения у него свело живот. Он старался, чтобы его объяснение звучало убедительно.

– Многие подробности уже забылись, - начал он. - Ну, отбивались мы, как мне показалось, долго. Но карателей было не сосчитать. Потом к ним на подмогу подошел бронетранспортер. Тогда нам пришлось совсем туго. Сзади меня взорвалось... наверное, граната... меня отбросило... Потом ничего не помню. Пришел в себя вечером. Обнаружил, что лежу в щели между валунами. Контуженный. Едва оттуда выкарабкался. Немцев, конечно, давно нет. Меня они, вероятно, не заметили в этой щели. Подполз я к позиции. Смотрю, лежат ребята, - Маликов помедлил и глухо добавил: - Все убиты.

Губы Лукьянцевой дрожали. Она жалостливо кивала головой. Маликов тяжело вздохнул и продолжал:

– Пополз я тогда к лесу, а там - подальше от этого места. Полз, пока не выключился. А на следующий день набрел на сторожку лесника. Помнишь, старичок был? Он укрыл меня, выходил. Немцы у него не появлялись. Потом через него же я наладил связь с другим отрядом. Иванченко.

– Иванченко? Слышала, как же, - подтвердила Зина. - У них база была с той стороны гор.

– Там я и партизанил, пока наши не пришли. А потом с регулярными частями дошагал рядовым до Берлина.

Главное - позади. Неприятный ком в животе медленно рассасывался. Маликов чувствовал, как громко стучит его сердце, будто кто-то размеренно, с силой бьет кулаком по столу.

Рассказ его был правдив во всем, кроме спасения. Но как в действительности он спасся, Маликов не рассказал бы ни при каких обстоятельствах.

– А что потом случилось с отрядом, с тобой? - спросил он Зину, уводя разговор от лишних вопросов.

Она живо, но путано рассказывала, как отряд уходил от карателей... Ну вот и лады, умиротворенно думал Маликов, вполуха слушая ее и понимающе кивая.

– Ой! - спохватилась вдруг Лукьянцева. - У меня ведь муж дома голодный! Пора бежать.

Она протянула руку, коснулась его плеча, провела ладошкой по лацкану пальто - будто погладила. Видно, хотела сказать что-то, но только вздохнула и смущенно убрала плотно сжатые сухонькие пальчики с его груди.

Маликову неожиданно стало тоскливо. И сейчас же перехватило вздох, заломило в затылке. Боль в сердце начала нарастать. Маликов зажмурился, глубоко вдохнул сырой воздух. С тревогой вспоминая, куда запрятал нитроглицерин, он поспешно зашарил по карманам, дергая за петли, расстегнул пальто. Нашел, сжал в кулаке тонкую, как карандашик, пробирку. Чувствуя озноб, запахнулся. При Зине таблетки принимать не хотелось.

– Что с тобой? - тревожно спросила она.

– Ерунда, - пробормотал он сдавленно. - Старость, что еще?

– Ну, Володенька, побегу я? - сказала она просительно.

– Да, конечно... пора... иди... - согласился он, прислушиваясь к своей боли.

Лукьянцева порылась в сумочке, достала записную книжку и шариковую ручку, затем, старчески щурясь, торопливо начеркала адрес. Неровно вырвала листок и отдала Маликову.

– Заходи завтра.

– Завтра не смогу, - озабоченно сказал Маликов.

– Тогда послезавтра.