Марфа Московская - Собачий сын. Мистика и приключения Страница 10

– Просыпайся! Трактор приехал, однако! Я вчера по рации женщину успел достать. Оленя за нее отдал!

– Какую еще женщину?… – чувствую, как у меня холодок поднимается по позвоночнику.

– Это Катька, – поясняет оленевод, – в поселке на почте работает. Муж рыбак, в море прошлой осенью утоп… Какая баба, а? Подходит? Ну?!…

– Вполне! – говорю и выпихиваю его из чума.

– Тьфу, пропасть… Ну, чего уже теперь. Нам все едино… – говорит вдруг эта радистка Кэт, и начинает раздеваться. – Только давай по—быстрому! Трактор уезжает обратно с утрева, а я бы еще поспала.

– Ну, так и спи! – ржу я.

– Спи?…

– Тут как в царском будуаре. Дымом, правда, воняет, это я на ночь комарье травила.

– Господи! – радостно вопит она и бросается ко мне обниматься, – Наконец—то я высплюсь, хоть раз в жизни!!!… Наврал Бельдыев, черт узкоглазый. Сказал, мужик из Москвы, ученый, интеллигент, типа… Я и рискнула. А как тебя увидела, мне аж поплохело… а потом подумала – а почему бы и нет?… Что я в жизни видела?!

– Действительно…

– Спать, спать… Знаешь, я ведь каждый день в полседьмого встаю. Почта с восьми, пока печку разогреешь, завтрак приготовишь, то да се, а до нее еще идти…

– А в выходные?

– А в выходные, – говорит она, туго заворачиваясь в суконное одеяло, – все то же самое. Мелкий ночью часто просыпается… У меня ведь их трое! Да еще две овцы, гуси. Всю эту ораву кормить—поить, обихаживать надо. Мой—то сгинул, а как теперь жить? Зарплата крошечная – вот и вертись, как хочешь. Огород все уже, накрылся, заморозки скоро… Да и то лишь картоха приживается!

– Н—да… Детям нужен кормилец. Или на голубоглазых блондинок на севере нынче спросу нет?

– Спрос—то в поселке есть… Мужики местные под бочок все норовят залезть, да замуж пока никто не зовет. Только с бутылками и приходят, паразиты. А тут целый олень! Я строганины наморожу, до зимы с голодухи не помрем…

– Супер! Ну, добрых снов. – я сладко зеваю, предвкушая спокойную ночь.

– И тебе… ой, знаешь… я ведь уж и не помню, когда последний раз высыпалась… Наверное, никогда. Анатолий мой, когда жив был, храпел, как лодочный мотор.

Прошептав это, женщина тут же вырубилась, будто тридцать три года не спала. За ней провалилась в сон и я, точно зная, что в чум больше никто не полезет…

Утром, потягиваясь, я вылезла на проводы. Было солнечно и славно. Тракторист лениво копался в движке; видно, что пьян, но не мертвецки, так что все в порядке. Все семейство дружно увязывало тюки. Катерина с одним из братьев разделывала тушу. Мне было радостно оттого, что сегодня по прогнозам с метеостанции тепло и не будет дождя, а ей – что впервые в жизни отоспалась, да еще целого оленя подарили.

Глядя на наши с ней счастливые лица, хитро улыбался и Бельдыев.

«Странные они, эти бабы, однако…» – думал старый оленевод, набивая любимую трубку.

«Ну ни фига себе денек… Вот подфартило… Жизнь – лотерея!» – думала Екатерина Андреевна, с любовью заворачивая куски парной оленины в рогожу.

«Как хорошо просыпаться без похмелья! – думала я. – Надо бы договориться с новым хозяином, чтоб подвез на упряжке до охотничьей избы на Каменном, или хотя бы до Богатинских сопок, а дальше я сама…»

Для сменщиков у меня остался чай и блок сигарет.

…Я долго смотрела вслед гусеничному трактору, который тяжко тащил за собой волокушу из бревен, нагруженную скарбом и людьми, махала рукой до одеревенения, а затем пошла в чум собираться – меня ждет Тиман.

2004 г.

Куда уехал цирк

…Что вы сказали? Корица? Да вы проходите, сейчас поищу… Нет—нет, что вы, удобно! Я уже давно живу одна. А вы замужем? Представляю… Сегодня холод просто собачий, ночью обещали заморозки. Вы тоже слышали? Ну вот, что я говорила! Уже тринадцатое октября, а эти сволочи еще не топят. Пойдемте на кухню, там теплее. Вот все кругом возмущаются – куда подевалась любовь? Почему стихи стали так убоги, а рассказы безмозглы? Потому что холодно, как в морге. Присаживайтесь поближе к плите, я зажгу газ. Еще хорошо, что у меня не электрическая плита, иначе денег не напасешься… А у вас какая? Представляю… Вы не спешите? Я вам сейчас расскажу одну маленькую историю о двух женщинах. Не хотите ли немного клюквенной настойки? Сама делала. В такую погоду – самое оно! Где эта чертова корица? Вот вам плед, ноги должны быть в тепле. Горячее сердце и холодные ноги – это не для женщин, для здоровья как раз полезнее наоборот. Да вы не волнуйтесь, это ненадолго. Как раз, пока варится рыба…

…Представьте себе старый, утыканный липами двор, сломанные качели, тощую собаку в боязливой трусце, кое—где зажглись ранние окна… Представьте зябкое, темно—рыжее октябрьское утро. Брр—р… Представили?

Пустынная улица. Хлопнула одиноко дверь парадной, и стало видно, как быстро удаляется от дома худая женская фигура в длинном плаще. Кого—то еще оставила любовь. Думаете, я хочу вам рассказать очередную пикантную интрижку? Ничего подобного!

Итак, под фонарем она остановилась на минутку, вытащила из маленькой джинсовой сумочки зеркало, поправила волосы, провела помадой по губам… И заспешила дальше, куда—то в переулок, но вполне целеустремленно. Неожиданно сзади послышался стук каблуков: таинственную женщину спешно догоняла другая, таща подмышкой нечто, тихо плачущее в такт ее быстрым шагам.

– Постойте же!…

Любовь недружелюбно оглянулась, но остановилась. Лицо ее было бледно—прозрачным, как алебастр, капризные губы плотно сжаты, влажные глаза прикрыты длинными ресницами; в общем, красавица в состоянии хандры. Она нетерпеливо ждала, вытащив тонкую сигарету и поглядывая на приближающуюся незнакомку.

Видно было, как тяжело дышит Муза: брюнетка бальзаковского возраста, пальцы в дорогих перстнях, холеная, лицо красивое, но задницу отъела, на насиженном—то месте… Шутка ли – семь с половиной лет взаимности, и вот плановый кризис, скандал и развод.

– Что вам угодно? – довольно холодно спросила Любовь, с легким презрением оглядывая немного вульгарную попутчицу.

– Ну… – Муза уныло звякнула лирой и перехватила ее поудобнее. – Знаете, я обречена, когда уходит Любовь… Мне некуда сейчас идти. Можно мне с вами?

Да, надо сказать, что Муза – большая конъюнктурщица, обычно куда Любовь, туда и она. Не потому ли всякий обыватель превращается в поэта, с азартом воспевая очередную возлюбленную? В общем—то, слова обычно одни и те же, просто их переставляют местами и меняют имя объекта. Как это я не права? А вы попробуйте, докажите обратное! Раньше? Я уверена, что раньше она всегда уходила первой, в заранее подготовленное место, но сегодня эта схема не сработала. Любовь ушла слишком быстро и бесповоротно, и дама с лирой не успела сориентироваться.

– …Хотите сигарету?

Муза, постоянно обкуриваемая творцами нетленок, сама ни анаши, ни сигарет в рот не брала, но любила поматериться и побогемничать, хотя и не чужда была хороших манер порою – сказывалось воспитание до пяти лет. В общем, его вполне хватало для посещения салонов.

Она покачала головой и уставилась с материнским почти сожалением на покинутый дом – вот, привыкла сдуру к семейному покою, и знала наперечет все мелодии, окрылявшие лысую бошку поэта. За несколько лет вдвоем они настрогали два тома стихов, один из которых был даже отмечен солидной премией на каком—то литконкурсе, и уже приступили к третьему… Все было так хорошо!

Муза размазала слезу по щеке, вспоминая добротную обстановку квартиры, бар в гостиной, вполне интеллигентную жену—стоматолога и элитные тусовки…

Тем временем к двери парадной неторопливо подошла Надежда, высокая дородная дама в видавшей виды жилетке, с бездонной грудью, гипнотическим голосом и печальными глазами. Она безнадежно махнула Музе рукой, злобно окинула взглядом Любовь и скрылась в подъезде, неся в руках большую хозяйственную сумку с выпивкой и продуктами; надо было как—то поддержать оставленного без присмотра мужчину, неплохого, в общем—то, лирика творческих кровей. Через пару лет Надежда оставит его, и тогда он обратится к Вере, но это будет уже другая история…

Вам интересно? Извините, мне показалось – вы задремали. Отлично, тогда слушайте дальше.

Две женщины стояли на пустой улице, и зрелище это было завораживающим.

– Что с ним теперь будет? – спросила Муза, взволнованно глядя на спящий дом. В квартире поэта горел свет – видимо, там уже вовсю хозяйничала Надежда.

– Оставайся – узнаешь, – равнодушно ответила Любовь.

– Проклятье! – вскричала Муза и вцепилась коготками себе в парик – а это был именно он, ведь не может быть у женщины в ее возрасте таких шикарных волос!

Да, ей было, с чего волноваться: всякий человек, испытывающий боль, спешит поделиться своим бесценным грузом с другими. Он будет писать стихи, от которых захочется умереть, выплескивать свои больные переживания, как ведро с помоями, на головы всеядных поклонников. Ах, как это красиво! В этом ли смысл поэзии? Как вы считаете?…