Павел Амнуэль - Капли звездного света (сборник) Страница 10

Центр звездоплавания задал мне курсовые данные в сторону далекого синего Альгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Альгениб – звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, разбухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам-планетам, которые, будто утлые челны, то и дело ныряли в пламенные валы, а когда вал спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным, будто угли, выброшенные из костра.

Под утро, выйдя из звездолета, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на наших, солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.

Я ожидал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на нечетких панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то притупилось в мыслях. Марс поднимался выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.

Уже засыпая под холодными лучами зари, я все повторял, будто зацепку к разгадке тайны: я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко. Одно вижу, другое нет. Почему? Почему…

5

Мы возвращались без грибов. День был ветреный, и Людочка замерзла. Она вышла без шапки и боялась, что мама станет сердиться. А я думал о семинаре. Сегодня Саморуков расскажет о коллапсаре в системе Дзеты Кассиопеи. Он горд, потому что проделана тонкая работа, измерены очень малые лучевые скорости, а теоретические модели изящны. А я буду слушать и молчать, и тайна будет рваться из меня, придется мне держать ее обеими руками, потому что вовсе не ко времени сейчас говорить об этом.

– А почему мама не ходит с нами в лес? – неожиданно спросила Людочка, когда мы подходили к обсерватории.

Почему? Разве я знаю, Людочка, что на душе у твоей мамы?

– Ей некогда, – степенно объяснил я. – В библиотеке много читателей.

– А в выходной? – не унималась Людочка.

– Мама готовит тебе обед, – я упорно отыскивал отговорки, лишь бы не говорить правды.

– А вот и нет, – Людочка запрыгала на одной ноге, обрадованная моей неосведомленностью. – Обед мама готовит вечером. Наверно, мама не ходит с нами, потому что ты волшебник. Вот.

– Мама тебе, конечно, объяснила, что волшебников не бывает, – сказал я, убежденный, что так оно и было: Лариса ко всему подходила трезво. – Людочка, – продолжал я, – смотри, туман как белый медведь. Сейчас проглотит нас, и будет нам в брюхе у него холодно. Беги к маме, а мне на семинар пора.

– Семинар, – сказала Людочка. – Это когда много семенов?

– Семян, – поправил я. – Нет, семинар – это когда взрослые дяди рассказывают друг другу, какие они звездочки видели.

– У нас с тобой каждый день семинар, – довольно сказала Людочка.

…Народу в конференц-зале было немного – пришли, в основном, ребята Абалакина. Они не пропускали никаких сборищ и, в отличие от своего молчаливого шефа, любили пошуметь. Саморуков сидел в первом ряду и смотрел, как Юра выписывает на доске список изученных звезд.

– Десять систем, – сказал Юра, кончив писать, – и в каждой из них ранее были отмечены явления, которые способно вызвать коллапсировавшее тело, например, черная дыра.

Юра говорил быстро, и я перестал слушать. Несколько дней назад он рассказал мне об этих звездах, и я очень хорошо представил себе, что мог бы увидеть. Яркое пятно на диске звезды – след отражения рентгеновского излучения. Плотный газовый шлейф вокруг гипотетической черной дыры. Разве я наблюдал что-нибудь подобное? Голубое солнце, и солнце желтое, с водоворотами и протуберанцами, серо-розовая планета с животными на вершинах кратеров. Я нигде не видел картины, нарисованной Юрой. Все, что он рассказывал, было интересно, но не имело к саморуковским звездам никакого отношения.

– Возможно, впрочем, еще одно объяснение наблюдаемым явлениям, при котором присутствие в системе черной дыры не является обязательным, – сказал Юра, положив мел.

Саморуков поднял голову от бумаги, на которой, наверно, рисовал чертиков. Я понял: то, о чем собрался говорить Юра, они не обсуждали. Рывчин пошел против течения, вынес на семинар новую идею, которой не намерен делиться с шефом.

– Любопытное объяснение, – продолжал Юра медленно, будто не решался выложить основную мысль. – Представьте себе две звезды небольшой массы. Это и не звезды почти, а тела, близкие по параметрам к сверхмассивным планетам. И между ними большие массы газа. Одна из звезд относительно горячая – насколько это возможно при такой массе, а вторая холодная настолько, что на ее поверхности может даже возникнуть жизнь. Холодная звезда прогревается внутренним теплом, а горячая остывает. В какой-то момент температура обеих звезд становится одинаковой – градусов восемьсот. Это точка встречи – как у поездов, движущихся в противоположных направлениях. Точка пройдена, и вот уже вторая звезда стала горячее первой, а первая продолжала остывать. Эволюция циклическая. Расчеты показывают…

Юра собрался было писать формулы, но тут встал шеф.

– Поразительно, – сказал Саморуков, не глядя на своего аспиранта. – Столь искусственная гипотеза делает честь вашему научному воображению, Рывчин, но совершенно не объясняет большей части наблюдений.

– Она объясняет, почему не видна одна из звезд, несмотря на их примерно равные массы. Мы думаем, что это черная дыра, а на самом деле…

– А на деле, – подхватил Саморуков, – там не черная дыра, а коллапсар, что, согласитесь, одно и то же.

Через секунду шеф стоял рядом с Юрой, говорил вместо Юры, рассуждал убедительно и логично, и даже абалакинские ребята, сначала возмутившиеся перерывом в Юрином рассказе, слушали молча.

Юра был бледен, мел сыпался из его руки на пол мелкой крошкой. Я понимал его состояние: Юра не желал становиться окончательно саморуковской тенью, говорить только то, что хочет шеф, следовать лишь идеям шефа.

Я почти физически ощущал, как мучительно сейчас Юре, как не хочет он идти за шефом по обломкам своей гипотезы, как ищет он новые аргументы и не находит, потому что шеф тоже не лыком шит и, когда выходит к доске, излагает только то, в чем убежден. У Юры была оригинальность, у Саморукова – трезвая мысль. И теперь трезвая мысль доказывала оригинальности, что место ее в кабинете, а не в общей дискуссии. Ребята слушали, раскрыв рты, а я хотел крикнуть: это же неправильно!

Все было неправильно в доказательствах Саморукова. Все точно базировалось на спектрах, и все не так. Я видел Дзету Кассиопеи собственными глазами, видел жизнь на розовой планете, испепеляемой звездным ветром. Я знал, что в этой системе нет коллапсара. Вот в чем мучительная беда астрономии – как в поисках преступника, где не существует ни единой прямой улики, только косвенные, а главное, нет ни одного свидетеля, который видел бы все, кто мог бы встать и сказать: дело было так.

Я – свидетель.

Но я не могу говорить. Как назвать показания очевидца, если он даже не знает, наблюдал ли явление на самом деле или произошла с ним странная игра воображения, от которой можно избавиться дозой лекарства?

Саморуков отшвырнул мел. В зале нарастал шум, разговоры перекинулись по рядам. Не то, чтобы ребятам стало неинтересно, но они уже поверили аргументам Саморукова. А я смотрел на Юру. Он сел на свое место в первом ряду и разглядывал дерево за окном.

Чем я мог помочь? Юре – ничем. Он ведь тоже был неправ, как и шеф. Я встал и пошел из зала. У двери сидел Валера и слушал дискуссию с видом высшего арбитра. Только двое слушали из академического интереса, зная, что они лишние здесь. Валера и Абалакин.

И еще я, конечно.

6

Звездолет должен был стартовать в двадцать два часа. Экспедиция предстояла трудная, и на первом этапе сам шеф взялся вести мой корабль. Звездочка была слабой, пятнадцатой величины, и Саморуков доверял мне еще не настолько, чтобы выпускать одного на такой объект. Сложность заключалась именно в слабости звезды – автоматика телескопа дает наводку по координатам, но это означает, что в окуляре искателя появляется около двух десятков звезд примерно равной яркости и до сотни – более слабых. Они разбросаны в поле зрения, как горошины на блюдце, и ты не знаешь, какая из горошин твоя. Искать ее нужно по неуловимым приметам. Ювелирная работа, от которой начинают мелко дрожать ладони и слезиться глаза.