Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь Страница 10

Корховой и сам не ожидал от себя столь связной и вроде бы убедительной, и даже вроде бы сбалансированной, ни для кого не обидной речи. Он с облегчением и толикой гордости перевел дух.

Однако Бабцев в ответ лишь развел руками: ну, мол, случай клинический, медицина бессильна.

«Вот вам, господа, обыкновенный русский фашизм в натуральную величину», — сказал он.

Тут Корховой ему и врезал. Просто и молча перегнулся через столик — ни Фомичев, ни Наташка не успели его даже за локоть ухватить — и врезал по самодовольной морде. Даже не задумавшись ни на миг, еврей сам-то Бабцев или просто так гонево гонит. С грохотом Бабцев слетел со стула, стул полетел кверху ножками в одну сторону, Бабцев кверху ножками — в другую. Вокруг завизжали, с ужасом прыгая в стороны с пути катящегося на спине Бабцева, будто из лопнувшего радиатора отопления под давлением хлынул кипяток и надо от струи спасаться.

Что было потом, трудно сказать. Где-то на дне трехлитровой банки с мутной сверхтяжелой водой едва-едва колыхались при потряхивании блеклые, сморщенные лоскутки воспоминаний. Конечно, пока Бабцев вставал и размазывал кровь по лицу, Корховой залил еще порядка стакана, потому что ему сразу стало стыдно и тошно, но отменить случившегося уже было нельзя. Это как несчастный случай: мгновение назад все еще было хорошо, а мгновение спустя уже ничего не поправить.

И нужна только анестезия.

На том стакане кончались достоверные сведения.

Кажется, Наташка увела Бабцева — умывать. Во всяком случае, оба куда-то исчезли. Странно, что это не взял на себя Фомичев. Собственно, куда они ходили: в мужской туалет или в женский? Запоздалая ревность медлительно прожгла внутренности, заставив их судорожно сжаться — а им и так было несладко; и Корховой, по-прежнему не открывая глаз, застонал уже вслух и, постаравшись перевернуться на живот, обнял подушку.

Кажется, Фомичев отмазывал Степана от администратора кафе, совал какие-то деньги… Дальнейшее — молчание.

— Живой? — раздался осторожный голос откуда-то с заоблачных высот иного мира.

Несколько мгновений Корховой не отвечал, собираясь с силами.

Голос принадлежал Фомичеву.

— Ох… — сказал Корховой. Помолчал. — Ты нас спас, да?

— Угу, — ответил Фомичев. — Пива хочешь?

Корховой поразмыслил. Потом его передернуло. Наверное, так передернуло, что даже спина сказала Фомичеву все без слов.

— Это хорошо, — ответил Фомичев спине. — Все равно нет, бежать бы пришлось.

— А зачем спрашиваешь?

— А вдруг ты без пива помрешь?

Корховой неуверенно перевернулся на бок. Разлепил глаза. Спустил ноги с кровати. Сел.

— Ты меня что, довез?

— Я всех развез. Сначала потерпевшего, потом Наташку, потом тебя. А тут два фактора: во-первых, я не был уверен, что ты в силах от тачки до квартиры доползти сам, а во-вторых, у меня уже ни копья не осталось. А рыться тут по твоим карманам я не стал. Расплатился, отпустил мотор, допер тебя до верху — ты хоть просветлился на миг и номер квартиры смог вспомнить… Ну, вывалил тебя в кроватку, а сам на диване прикорнул. Я-то тоже не вполне свеж… Только что поднялся, воду хлебал, а тут слышу, стоны…

— Я бы с тобой пошел в разведку, — помолчав, хрипло проговорил Корховой. Он смотрел в пол — боялся поднять глаза. То ли потому, что робел приступа тошноты, то ли от стыда; он и сам не знал.

— А я бы с тобой — нет, — ответил Фомичев. — С тобой только на смерть ходить. Руссошахид хренов.

— Перед Наташкой совестно… — невпопад пробормотал Корховой.

— Ты на нее запал, что ли? — попросту спросил Фомичев.

— Ага.

— Ну-ну. Смотри, она дева серьезная.

— Я знаю. Я тоже, знаешь, не просто перепихнуться. Во всяком случае, такое у меня ощущение в последнее время.

— Ну-ну, — уважительно повторил Фомичев. — Тогда я тебя порадую. По-моему, она на тебя тоже. Во всяком случае, слегка.

— Почему ты так думаешь? — спросил Корховой после паузы. У него от недоверчивой радости даже дурнота слегка отступила.

— А ты не помнишь?

— Что?

— В машине?

— Побойся бога… Что я могу помнить?

— Да, действительно. Это я, можно сказать, глупость сморозил. Ну, вот тогда и томись в наказание. Не скажу ничего.

— Ленька!

— В связи с плохим поведением дитя нынче оставляется без сладкого.

Корховой только вздохнул. Поднялся. Прошлепал босыми пятками на кухню, огляделся. Обычно он избегал пить из-под крана — хрен их знает, чем они ее обеззараживают. Но сейчас все емкости были пусты — Ленька уже попасся тут. Зверье идет на водопой… Корховой открыл воду, подставил стакан под шипящую белесую струю, потом выпил залпом.

Даже не поймешь, лучше стало или хуже.

Нечего сказать, посидели…

— Славно посидели, — сказал он, входя обратно в комнату. Ленька пребывал там же, где пять минут назад Корховой его оставил, в кресле у окна. Вид у него тоже был не очень.

— Посидели — и ладно бы, — ответил Фомичев, покачав головой. — А вот поездка у нас будет… Веселая.

— Ты думаешь, он поедет?

— Непременно поедет, — ответил Фомичев. Корховой помолчал.

— Перед Наташкой надо извиниться.

— Подожди маленько. Приди в себя. От тебя ж даже через телефон сейчас выхлоп. Все равно она извинений никаких не ждет, так что полчаса-час ничего не решают. Я понимаю, у тебя сейчас острое воспаление совести, но… Возьми себя в руки.

Корховой, от застенчивости и благодарности как-то даже косолапя, подошел к Фомичеву и неловко ткнул его кулаком в плечо.

— Спасибо, Ленька.

Фомичев сделал страшную морду, высунул язык и мерзким голосом ответил:

— Бе-е-е!

— Да ладно тебе… — отозвался Корховой. — Я и так сквозь землю провалиться готов.

Помолчал. Потом добавил задумчиво:

— А вот он — не готов…

Поразмыслил еще. И вдруг спросил:

— А ты его хорошо знаешь?

— Нет, — ответил Фомичев. — Шапочно. Он очень ангажирован, ты ж понимаешь. В своем мирке варится. И чего это на сей раз западники его командируют? Странно… Никогда он к космической проблематике касательства не имел — все больше про зверства русских в Чечне да гонения на бедных миллиардеров…

Некоторое время они молчали. Похмелье медленно укладывалось на покой. Мутное, истеричное возбуждение, простая производная химического восторга крови («Пьянка — это маленькая смерть…» — «Жив! Жив! Опять жив!»), сменялось усталой апатией и вселенской грустью.

Слепящее солнце ломилось в окно, больно попирая светом еще полные хмеля глазные яблоки. «Как в домашних условиях обнаружить давление фотонов? — подумал Корховой. — Вот, пожалуйста… Легко».