Андрей Лазарчук - Жестяной бор Страница 10

В коридорчике перед шахтой оказалось неожиданно много людей — десять-двенадцать. Дверь была сорвана с петель, и в треугольном узком просвете корчилось пламя. Из шахты лифта шел холодный, сырой, затхлый воздух каких-то подземелий. Андрис повалился на пол — ноги не держали. Тони требовал ремень или подтяжки — ему суетливо передавали. Кристальдовца — это был кристальдовец — хотели бить, но Тони не позволил. В голосе его зазвучали полицейские нотки, это подействовало. Он связал кристальдовцу руки, хотел связать ноги — тот заорал. Рана обильно кровоточила. Икру перетянули жгутом. «Зачем, сука, зачем?» — кричал ему Тони. «Ренегаты, кусты, онанисты вонючие», — отвечал тот. Неизвестно, что происходило наверху, был слышен только рев пламени и треск. Наконец, Андрис смог сесть. Дрожь еще не прошла, но тело слушалось. Девушка лежала рядом с ним. Он стащил с нее маску, наклонился. Она дышала. Перчатки были хитро застегнуты, он повозился, стаскивая их. Пульс был — вполне приличный. Потом она открыла глаза. «О, боже», — простонала она. — «Что же это?..» «Тихо, тихо, тихо», — сказал Андрис, положив ей ладонь на лоб. — «Все в порядке».

Горело еще час. Потом еще час нельзя было выйти из-за жара и дыма. Ток воздуха из шахты постепенно слабел — тяга падала. Если горело и наверху, то теперь или догорело, или погасили. Снова стало темно, по углам что-то дотлевало. На всех, кто спасался в коридорчике, оказалось четыре зажигалки и три неполных коробка спичек. Дверь была из негорючего силиковуда, но филенка двери — повезло — просто деревянная, и там, где дверь ее прикрывала, она не сгорела. Андрис отщипнул ножом несколько лучин, сложил пучком, связал — факел был готов. С ним пошли еще двое: пожилой, но крепкий мужчина с офицерскими замашками и хриплоголосый парень. Пол вспенился, нога погружалась по щиколотку в горячую хрустящую губку. Все сгорело дотла, до металлических каркасов; с потолка свисали уродливые, похожие на перевернутые сморчки, сталактиты: пластмасса светильников тоже вспенилась. Возле лестницы, ведущей вверх, лежали четыре обгорелых трупа — все скорчившиеся, как боксеры в глухой защите. Еще два лежали на лестнице. Там, куда выходила лестница, тоже было темно и душно, еще душнее, чем внизу. Андрис помнил, что в это помещение с лестницей ведут снаружи широкие двери, но сейчас их не было: на их месте стояла глухая бетонная плита. Он поколотил ее рукояткой ножа, по озирался — хриплый парень уже тащил откуда-то что-то тяжелое, бесформенное, спекшееся. Это был сгоревший робот-официант. Втроем его подняли, раскачали — в нем было килограммов шестьдесят весу — и стали бить бетонную стену. Через минуту с той стороны ответили. Еще через минуту раздался визг и скрежет — бурили бетон. Сверло показалось из стены, исчезло, оставив после себя отверстие, в которое можно было просунуть руку. «Эй, вы там что — живые?» — спросил кто-то с той стороны. «Живые, — сказал Андрис. — Нас тут человек пятнадцать». «Эту штуку невозможно поднять, — сказали оттуда. — Надо будет высверливать дыру. Работа часа на два. Потерпите?» «Давайте воду и фонари, — сказал Андрис. — Да, и бинтов». «У вас раненые?» «Один». С той стороны закричали, чтобы скорее несли воду в бутылках и перевязочные пакеты. Передали несколько фонарей. Стали передавать воду — фруктовую и минеральную. Андрис выпил одну бутылку, не почувствовав вкуса. Остальные бутылки рассовал по карманам, за пазуху — и, подсвечивая себе фонарем, стал спускаться. Напарники пока остались — принимать груз. На лестнице встретились еще двое — поднимались наверх, светя зажигалкой. «Помочь?» — спросили его. «Не обязательно, — сказал Андрис. — Скоро нас вытащат». Они все же пошли наверх. Оставшиеся в коридорчике сидели тихо, кто-то спал. Воде обрадовались, пили жадно. Андрис перевязал кристальдовца, напоил его. Кристальдовца лихорадило. В беспощадном свете фонаря он стал маленьким и жалким. Пацан чик, лет семнадцать. Дурак дураком. Но — «шесть холодных на борт принял». Пожизненное заключение, «экспресс». Тюрьма строго режима Хок-Гобуж на острове Земля Таисии, далеко за полярным кругом. Андрис был там дважды по делам Центра. Средняя продолжительность жизни заключенного составляла шесть лет. Администрация не вмешивалась в порядки, установленные самими заключенными. Общество Хок-Гобужа было интересно настолько, что Андрис попытался организовать комплексную этнографическую экспедицию — изучать его изнутри; он носился с проектом, пока не понял, что поддержки ему не будет: слишком нежелательны стали бы материалы экспедиции для идеологов «нового пути». Обо всем этом Андрис поговорил с Хаппой, и Хаппа дал ему почитать огромную, на пятьсот страниц, работу некоего Е.Файнгара, озаглавленную: «Новый неолит, или Бремя летних отпусков». Работа понравилась Андрису, но оказалось, что Е.Файнгар уже умер. Отсидев пять лет в обычном лагере, он не просто сумел адаптироваться, но и проанализировать жизнь заключенных с точки зрения и этнографии, и социологии. Среди прочего он проводил и богато иллюстрировал мысль примерно следующую: общественные отношения в лагере соскальзывают далеко в прошлое, к родоплеменному строю — примеры, примеры, примеры обычаев и отношений в лагере и обычаев и отношений каких-нибудь эскимосов или никому не известных папуасских племен — видно было, что Е.Файнгар знает предмет великолепно, — поэтому, чтобы уравновеситься с окружающим миром и иметь с ним контакты (а такое равновесие, понятно, имеется), в системе отношений в лагере должны также присутствовать элементы, пришедшие из будущего — далекого и не очень. Сюда он относил абсолютную, не зависящую ни от чего гарантированность продовольственного и вещественного минимума, крышу над головой — и постоянную, непреодолимую, неизбежную погруженность в «поле общей ментальности» и, как следствие, насильственную социализацию и политизацию каждого индивидуума… Пытаясь разглядеть в отдалении прекрасные черты будущего, писал он, мы обычно не смотрим себе под ноги и потому вляпываемся в это будущее по самые ноздри и долго не можем понять, чем так пахнет; однако рано или поздно принюхиваемся и перестаем обращать внимание. Искать проявления будущего, писал он дальше, надо там, где наиболее сильны рецидивы прошлого: именно так защищается настоящее, пытаясь сохранить себя в неизменности. Принято почему-то считать, что будущее должно быть прекрасно, и это его главный отличительный признак. Абсурд: прекрасным может быть только нечто хорошо известное; будущее всегда пугающе-безобразно. Став настоящим, оно приобретает некоторые привлекательные черты — в нем уже можно жить. Став прошлым, делается прекрасным и вызывает ностальгию, поскольку впереди маячит что-то новое, неизвестное и угрожающее. Нормальные люди, замечает Е.Файнгар, предпочитают не всматриваться в реальное будущее; они просто по-детски неумело пытаются изобразить рай, покинутый их прародителями…