Пол Андерсон - Психотехническая лига Страница 10

— Мы не злодеи. Вы же сами знаете, что мы патриоты.

РАБОТАЮЩИЕ С НАЦИОНАЛИСТАМИ ДЮЖИНЫ ДРУГИХ СТРАН! — подумал Доннер.

— Мы не хотим причинять вам вреда или убивать без крайней необходимости.

— Но сначала позвольте узнать вашу подлинную личность, — сказал бородатый, Левин. — Ранее скрытая информация о нас, будущие планы вашего начальства и так далее. Впрочем, будет достаточно на сегодня, если вы ответите на некоторые вопросы, касающиеся вас… Место жительства, ну, сами знаете.

АХ ДА, подумал Доннер, и усталость тяжким грузом легла на его сердце. СЕЙЧАС, ТОГДА ВЫ НАЙДЕТЕ ДЖЕННИ И МАЛЬЧИКА, ПРИТАЩИТЕ ИХ СЮДА…

Левин прикатил детектор лжи на колесиках.

— Естественно, мы не хотим идти сразу по ложному пути, — сказал он.

— Это не понадобится, — резко произнес Доннер. — Я не собираюсь ничего говорить.

Левин кивнул, как будто ждал подобного ответа, и принес другой аппарат.

— Эта штука генерирует ток низкой частоты и низкого напряжения, — заметил он. — Довольно болезненно, должен признаться. Я не думаю, что вы это выдержите. Если же чудо произойдет, мы всегда можем применить фронтальную лоботомию, и это подействует наверняка. Но сначала Дадим вам шанс.

Он прикрепил электроды к телу Доннера. Деланное выражение печали на его лице сменилось злорадным ожиданием.

Доннер попытался улыбнуться, но губы словно одеревенели. Шестой человек, которого ооновец не знал, вышел из комнаты.

В черепе Доннера был крошечный передатчик. Он мог воспринимать только сообщения, посланные на специальных волнах, но также имел свою систему подавления. В конце концов, электрическая пытка — обычная форма инквизиции, но ее тяжело переносить.

Он подумал о Дженни, о своем сыне и о Братстве. Доннеру захотелось, чтобы воздух, которым он дышал последний раз в жизни, не был таким влажным и зловонным.

Ток наполнил его тело конвульсивными муками. Мускулы напряглись, пытаясь сорвать ремни, и он закричал. Потом лопнул светочувствительный коммуникатор, высвобождая небольшую струйку фтора.

Последним в угасающем сознании Доннера было видение Дженни, которая улыбалась и приглашала его в дом.

III

Барни Розенберг вел машину по тусклой проторенной колее по направлению к неясным очертаниям гряды скал. С одной стороны от него находился Сухой Каньон. Но Барни не спешил. Поскольку ехать оставалось не так уж много, он уменьшил газ, и пескоход двигался почти бесшумно.

Откинувшись на сиденье, Барни смотрел через окошко маленькой пластиглассовой кабины на марсианский пейзаж. Трудно поверить, что он мог больше не увидеть его никогда.

Даже здесь, на расстоянии примерно пяти миль от колонии, не было никаких следов человека, кроме него, его машины и неясной колеи посреди песка и сухого кустарника. Люди прилетали на Марс на крыльях огня, создавали свои города, громко разговаривая и лязгая металлом, копались под землей, плавили руду, заводили собственные ранчо, переезжали с полярных болот в низкорослые экваториальные кустарники — и, тем не менее, не оставили никаких заметных следов после своего присутствия. Пока не оставили. Но вот валяется ящик со сломанными инструментами, дальше — высохший труп под обломками изолирующего тента, но над всем этим проносится песок и одиночество, ночь и холод, и конечно же, забвение. Марс слишком стар и слишком безлюден, чтобы какие-то тридцать лет присутствия человека отразились на нем.

Слева от Розенберга простиралась пустыня, крутые холмы песка, которые начинались от далеких цветастых гор. Они шли до острого изгиба горизонта — остроконечные тени, безжизненность красного, коричневого и темно-желтого оттенков с таинственным злобным мерцанием бледного солнечного света. Здесь и там поднимались утесы, грубые от минеральных включений, стертые проходящими столетиями и ветрами до фантастических форм. Песчаная буря бушевала всего в нескольких милях отсюда, и туча пыли пролетела над камнями со свистящим шепотом, работая своей серо-зеленой кистью. Справа поднимались крутые безликие скалы, пересеченные голубыми и зелеными полосками медных руд, на которых виднелись надрезы и царапины от немилосердных ветров. Барни видел жизнь — пыльные колючие кустарники, высокие мрачные кактусы и быстрые движения крошечных прыгунов. В одном из обрывов цепочка врезанных в землю, полустертых следов вела к руинам заброшенного горного жилища — сколько им лет?

Над головой простиралось бескрайнее небо, щедрая россыпь оттенков насыщенного зеленого цвета, фиолетового, голубого, — бесконечно холодное, высокое и недоступное. Слабо мерцали звезды, а крошечное пятно Луны было еще менее заметно. Съежившееся солнце вставало в живительном окружении короны и зодиакального света; обрамленный крыльями диск божества Египта поднимался над планетой. Вблизи горизонта тонкий слой ледяных кристаллов поймал свечение и разбросал его холодными искорками. Это ветер был всему виной. Розенберг знал, что хнычущий ветер беспрерывно дует через едкие слои атмосферы, но сам не ощущал его благодаря плотному пластиглассу и радовался этой относительной изоляции.

Этот Марс был жестоким миром, страной холодных руин и всепоглощающей пустоты. Он разбивал сердца людей и высасывал жизнь из них — в нем не было тепла, Дождей, океанов, доброты; только большое колесо звезд крутилось над пустыней тысячелетиями, и дни завывали от ветра, а морозные ночи звенели и стонали. Это был унылый мир потерь и тайн, где человек ел голод и пил жажду, а потом растворялся в темноте навсегда. Люди продирались сквозь бесконечные мили, через одиночество и мягко подкрадывающийся страх, в холодном поту и судорожных вздохах, проклиная эту планету и оплакивая мертвых. Они хватались, как за соломинку, за теплоту и жизнь серых однообразных городов колонии. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОКА ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ САМ ЗАГОВОРИТЬ С ЭТИМИ «ПЕСОЧНИКАМИ» — НО КОГДА ОНИ ЧТО-ТО ГОВОРЯТ ТЕБЕ, ТО ЛУЧШЕ СРАЗУ УХОДИТЬ.

Но все-таки… все-таки… Это медленное движение полярных лун, слабое кружение ветра; солнечный свет, разбивающийся на миллионы искр на обледенелых крышах; величественное раздвоенное Ущелье Расмуссена; фантастические скульптуры сказочных камней; бесчисленные оттенки цветов, молниеносно переходящие друг в друга, и мимолетные тени; высокая холодная ночь из звезд, загадочно мерцающих созвездий, марширующих по кристальному небу; тишина, которая кажется настолько глубокой, что чудится присутствие Бога во Вселенной; нежные дневные цветы лесов, восхищение, которое расцветает с горьковатым привкусом рассвета и умирает во время быстрого заката; путешествия и находки, редкие триумфы и частые поражения, но всегда поиск и крепкая дружба. О да, Марс был суров со своими любимцами, но отдавал им всю свою суровую красоту, и они не забывали этого всю жизнь.