Уолтер Миллер - Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь Страница 10

— Но в наши дни для изгнания злых сил не требуется какого-то специального разрешения. Так в чем же ты каешься… в том, что впал в грех гневливости?

— И в этом тоже.

— На кого же ты разгневался? На того старика — или на себя, когда едва не взял хлеба?

— Я… я не знаю.

— Ну-ну, соберись с мыслями, — нетерпеливо сказал отец Чероки. — То ли ты себя винишь, то ли кого-то другого.

— Виню себя.

— В чем? — вздохнул Чероки.

— В том, что в приступе гнева злоупотребил святой водой.

— Злоупотребил? Может, ты думаешь, что здесь было дьявольское наваждение? Ты просто вспылил и брызнул на него? Как чернилами в глаз?

Послушник смутился и замолк, почувствовав сарказм священника. Брату Френсису всегда было трудно каяться. Он никогда не мог найти правильные слова, описывающие его прегрешения, а пытаясь припомнить мотивы, которыми он руководствовался, окончательно терялся.

— Думаю, на мгновение я потерял рассудок, — наконец сказал он.

Чероки открыл рот, думая, было, обсудить такой поворот событий, но затем решил не вдаваться в детали.

— Понимаю. Что еще?

— Были мысли об обжорстве, — незамедлительно ответил Френсис.

Священник вздохнул.

— Думаю, с этим мы уже покончили. Или они посетили тебя еще раз?

— Вчера. Я видел ящерицу, отец мой. На ней были желтые и синие полосочки… и такой великолепный хвостик — размером с ваш палец, и такой упитанный, и я не мог не думать, что если его поджарить, как цыплячью ножку, с коричневой кожицей и сочной мякотью внутри, то…

— Хорошо, — прервал его священник. Лишь легкая тень отвращения мелькнула на его старческом лице. Надо учесть, что мальчишка слишком много времени провел на солнце. — Испытывал ли ты удовольствие от этих мыслей? Пытался ли ты избавиться от искушения?

Френсис покраснел.

— Я… я попытался поймать ее. Но она убежала.

— Значит, не только мысли, но и деяния. В одно и то же время?

— Ну… да, именно так.

— Значит, в мыслях и деяниях ты возжелал мяса во время поста. А теперь постарайся собраться с мыслями. Ты, конечно, заглядывал к себе в душу. Тебе есть еще о чем сказать?

— Еще немного.

Священник моргнул. Ему надо было посетить еще несколько отшельников, его ждало долгое путешествие по жаре верхом, и колени у него ныли и болели.

— Прошу тебя, поскорее, как только можешь, — вздохнул он.

— Однажды я впал в грех похотливости.

— В словах, мыслях или деяниях?

— Ну, я имел дело с суккубом, и она…

— Суккуб? А, ночная дьяволица! Ты спал?

— Да, но…

— Тогда чего ради тебе каяться?

— Потому что потом…

— Что потом? Когда ты проснулся?

— Да. Я продолжал думать о ней. Представлял ее снова и снова с головы до ног.

— Ясно, похотливые мысли. Отпускаю тебе грех твой. Что еще?

Все это было в порядке вещей, и бесконечно, год от году послушник за послушником, монах за монахом каялись ему, и отец Чероки считал, что от брата Френсиса нельзя ожидать ничего иного, как торопливого — раз, два, три — изложения своих прегрешений, без этого нудного копания и заминок. Но чувствовалось, что Френсис с трудом подыскивает слова, чтобы сформулировать мысль. Священник ждал.

— Я чувствую, что обрел свое призвание, отче, но… — Френсис облизал сухие губы и уставился на какую-то мошку на камне.

— Вот как? — бесстрастно сказал Чероки.

— Да, и я думаю… грех ли это, отче, если, обретя в себе призвание, я позволил себе пренебрежительно отнестись к рукописи? То есть я имел в виду…

Чероки моргнул. Рукопись? Призвание? Что он хочет сказать?.. Несколько секунд он вглядывался в серьезное лицо послушника, а затем нахмурился.

— Обменивались ли вы записками с братом Альфредом? — подозрительно спросил он.

— О нет, отче!

— Тогда о какой рукописи ты говоришь?

— Пресвятого Лейбовица.

Чероки помолчал, чтобы собраться с мыслями. Так ли это или нет, есть ли в собрании древних документов аббатства манускрипт, написанный лично основателем ордена? После минутного раздумья он пришел к утвердительному выводу: да, осталось несколько строк, которые бдительно хранятся под замками и запорами.

— Ты кому-нибудь рассказывал о том, что было в аббатстве? До того, как очутился здесь?

— Нет, отче. Все случилось именно здесь, — кивком головы он указал налево. — За тремя холмиками, рядом с высоким кактусом.

— И ты говоришь, что это имело отношение к твоему призванию?

— Д-да, но…

— Конечно, — ехидно сказал Чероки, — и ты НЕ МОГ не сказать о том… что ты получил… получил от блаженного Лейбовица, покойного — о чудо из чудес! — последние шестьсот лет, письменное предложение проповедовать его святые обеты. Но, увы, тебе не понравился его почерк? Прости, но у меня сложилось именно такое впечатление.

— Ну, в общем, что-то такое, отче…

Чероки сплюнул. Встревожившись, брат Френсис вытянул из рукава клочок бумаги и протянул его священнику. Клочок был хрупок от старости и весь в пятнах. Чернила почти выцвели.

«…фунт копченого мяса, — спотыкаясь на незнакомых словах, прочитал Чероки, — банку маринованных патиссонов и шесть пирожков с мясом». Несколько секунд он сверлил взглядом брага Френсиса. — Кто это написал?

Френсис рассказал ему.

Чероки обдумал сказанное.

— Пока ты в таком состоянии, ты не можешь как следует покаяться в грехах. И я не вправе отпускать тебе грехи, когда ты не в себе, — увидев, как Френсис вздрогнул, отец Чероки успокаивающе положил ему руку на плечо. — Не волнуйся, сынок, обо всем этом мы поговорим попозже, когда тебе станет лучше. Тогда и покаешься в грехах. Что же касается настоящего, — он нервно взглянул на сосуд скудельный, содержащий евхаристию. — Мне желательно, чтобы ты собрал свои вещи и тотчас же отправился в аббатство.

— Но, отец мой, я…

— Я приказываю тебе, — бесстрастно сказал священник, — тотчас же отправляться в аббатство.

— Д-да, отче.

— Итак, грехи я тебе не отпускаю, но ты можешь доказать, что раскаялся, если два десятка раз с молитвами переберешь все четки. Угодно ли тебе принять мое благословение?

Послушник кивнул, сдерживая слезы. Священник благословил его, приподнимаясь, торопливо преклонил колени перед дарохранительницей и подвесил ее на цепочке вокруг шеи. Убрав свечу, сложив столик, он приторочил сверток позади седла, торжественно кивнул Френсису на прощанье, взгромоздился на своего мула и пустился завершать свой объезд.

Френсис сел на горячий песок и заплакал.