«На суше и на море» - На суше и на море. Выпуск 4 (1963 г.) Страница 10

– Опять крысы?

– Нет. Но работу с крысами не забывай. Она тебе еще пригодится… Впрочем, ты знаешь, что я люблю сюрпризы и не люблю предварительных объяснений. Вопросы потом.

Он отложил в сторону бумаги, лежавшие перед ним на столе. Я заметил среди них мою анкету. В графе “Род занятий отца”, там, где я написал “биолог”, рукою шефа было добавлено: “группенфюрер СС”. “Зачем?” - подумал я, но промолчал.

Корпус S стоял на берегу маленького пруда, окруженный со всех сторон пышной зеленью липовой рощи, в листве которой белели изоляторы линии высокого напряжения. "Значит, - подумал я, - и здесь есть свой "Альбрехт": высокое напряжение питало конденсаторы фокусировки.

Я не ошибся. В первой комнате, вернее, зале, я увидел уникальный аппарат. Он был больше того, на котором я работал. Перед главным пультом управления было два кресла. Я сразу заметил, что и сам пульт был снабжен какими-то дополнительными ручками управления, назначение которых было мне неизвестно. Я сказал об этом шефу.

– О, это пустяки,- ответил Вальден.- Да первое время тебе и не нужно будеть работать на “Альбрехте”.

Мы прошли длинным темноватым коридором, в котором за маленьким столом сидел какой-то здоровенный детина в белом халате. Увидев шефа, шедшего впереди, он встал. Мы молча прошли мимо и остановились перед дверью, застекленной белым матовым стеклом. Из-за двери раздавался какой-то писк, напоминающий щебет зеленых попугайчиков. Вальден оглянулся на меня и улыбнулся, затем открыл дверь и остановился на пороге.

– Добрый день, ребята,- весело поздоровался он. Я услышал ответный писк и заглянул через плечо шефа. Картина, которую я увидел, останется в моей памяти до самой смерти. Просторная квадратная комната без окон была ярко освещена. В ней не было ничего, кроме большого белого письменного стола и целого ряда маленьких кресел у противоположной стены, напоминающих детские стульчики на колесиках. В креслицах я увидел живые человеческие головы, с интересом смотревшие на нас. В первую секунду мне показалось, что это какой-то фокус, что тела, принадлежащие этим головам, помещаются где-то внизу, под полом комнаты. Но это только показалось.

В креслицах сидели чудовищные существа. Большие взроcлые человеческие головы принадлежали уродцам с телами двухгодовалых детей. Они пищали что-то, чего я не мог разобрать, улыбаясь и протягивая к нам тонкие птичьи лапки-руки.

Это было так страшно, что я почувствовал, как липкий холодный пот выступил на моем теле. Шеренга голов у стены дернулась и поплыла в сторону: я понял, что теряю сознание. Чтобы не упасть, я схватил руками плечо шефа. Он обернулся, ободряюще похлопал меня по плечу:

– Ну, ну, Курт…

Очнулся я уже в другой комнате на диване, обтянутом белой клеенкой. Рядом в кресле сидел Вальден.

– Можете идти,- сказал он детине в белом халате, стоявшему у двери. Увидев, что я открыл глаза, он добавил: - Отлично, теперь мы можем поговорить.

Его голос звучал неторопливо и жестко, в нем уже не было так радовавших меня всегда отеческих нот.

– Вам надо лечить нервы, Курт Шлезингер! (Он впервые назвал меня по фамилии.) Я понимаю, это несколько необычное зрелище, но вы же мужчина. Успокойтесь и слушайте меня.

Я проглотил комок, сжимающий горло, и согласно кивнул головой.

– Вы помните одну из наших первых бесед? Я рассказывал о возможности переделки человеческого организма. Как видите, эта возможность оказалась действительностью. Мы говорили тогда о расе арийцев. Вырастить новую расу - задача сегодня невыполнимая. По целому ряду причин, известных всем, кто читает газеты. Невыполнимая и, если угодно, ненужная. Теперь я почти убежден в этом. Почти. Но то, что вы видели,- не забава. Я буду абсолютно откровенен. Надеюсь, вы оцените это, а впрочем… Вы, конечно, помните расписки о сохранении тайн. Это не мои тайны, они принадлежат государству. Итак, вы слышали что-нибудь о “Литл-бэби”?

Я отрицательно покачал головой.

– “Литл-бэби”-одна из статей импорта ФРГ,-улыбнулся фон Вальден. - Баллистическая ракета среднего радиуса действия может быть оснащена водородной головкой и еще чем угодно. Над ней бьются уже лет восемь, но она упорно не желает лететь туда, куда ей нужно лететь: система управления искажает корректировку на активном участке траектории. Кроме того, специалисты считают, что эта система вообще неустойчива и легко может выводиться из строя направленными радиопомехами. Впрочем, вы все равно в этом ничего не понимаете. Короче, аппаратура - дрянь! И я предложил заменить приборный отсек кабиной пилота. Но этот пилот должен занимать не больше места, чем занимают сегодня гироскопы и интеграторы ускорений. Это требование ракетчиков. И за точным его выполнением следит фрау Марта. Что делать, Курт, тот, кто платит, имеет право требовать. Совершен принципиально новый шаг в истории человеческого прогресса: раньше человек строил машины для себя, теперь мы строим человека для машины! Ты можешь себе представить самоходную пушку с детскую коляску или подводную лодку в полтора метра длиной? - его голос звучал торжествующе.- Они не будут управляться приборами. Ты биолог и знаешь - человека нельзя заменить прибором. В них будут люди!

Десять лет я пробовал растить карликов, и ничего. Полный провал. “Альбрехт” рождал идиотов. Я отступил: оставил нетронутой голову и уменьшал тела. Я написал свою “Книгу пропорций” и проверил ее сначала на крысах, потом… И вот результат: эти ребята отлично соображают. Правда, иногда у них бывают обмороки, что-то с кровообращением коры головного мозга… слишком слабенькое сердце…

– Но ведь они люди,- одними губами прошептал я.

– Они трупы! Мы получаем их в больницах, где делают аборты ранее облученным женщинам. А потом их выращивает мой “Альбрехт”. И если бы не он, они бы вообще не существовали.

Он еще долго говорил о непревзойденном соотношении веса мозга к весу тела этих несчастных, об опытах по сокращению количества потребляемого ими воздуха, о шарнирных манжетах, поддерживающих головы, тяжесть которых не может выдержать тонкая шея…

Он говорил, и я слышал его слова, но они летели как-то мимо меня, не задевая сознания. Просто всем этим словам уже не было места в моем мозгу, переполненном невыразимым кошмаром. Что-то подобное я испытывал в детстве, когда был тяжело болен и в бреду падал в какие-то бездонные раскаленные пропасти; падал один, маленький и брошенный всеми. Тогда я плакал, кричал в бреду, и мама успокаивала меня, гладя по голове… Может быть, и теперь надо просто закричать на этого человека, человека, который не может говорить того, что он говорил. Он, друг моего отца… Если бы был жив отец!… Отца убили, убили в секретном лагере… А может быть, и отец?… Это ужасно, все ужасно… Крошечные мыши, которых фон Вальден воспевал стихами Гёте, мечты о людях с ультразвуковыми ушами, шпионаж Марты, бессмертные полотна Дюрера и эта страшная машина, которую он назвал именем великого художника… Я вдруг отчетливо вспомнил автопортрет Альбрехта Дюрера и выражение его глаз. Они пристально смотрели на меня, смотрели в мои зрачки, вопрошая и требуя…