Александру Громов - Тайна утренней зари Страница 10

Профессор Флориан положил руку на плечо Павла Летягина и продолжал уже другим тоном, полным мечтательной нежности:

— Знаете, Павел Сергеевич, на моей родине, в Молдавии, народ назвал Венеру — эту красавицу неба и первую звезду между звезд — Лучафэр. В это название мой народ вложил красоту и свет, свежесть утра и тишину вечера. А наш великий поэт Михаил Эминеску назвал этим именем одну из своих чудесных поэм — поэму о чистой любви между царской дочерью и владыкой ночи, что зажег своим блеском ее невинную душу. И так же, как мы с вами, прелестная девушка

Смотрела, как вдалиТо искристой, то мглистой,Он водит в море кораблиДорогою волнистой.

— Но, вот и ракета! Я не успею сегодня досказать вам эту повесть. Лучше зайдите ко мне домой, и я вам подарю книгу Эминеску. А на заглавном листе будет написано: «Пусть тебя побудит гордый Лучафэр проникнуть в его великую тайну».

…С новой силой прозвучали в памяти Павла Летягина прекрасные стихи, когда в зале института межпланетных сообщений он смотрел на экран, отражавший звездное небо. Сколько мечтаний и надежд пробуждали стихи! Ведь маленькая светящаяся точка, пересекающая небосвод, была не только первым посланцем земли в немое и холодное космическое пространство. Она была и первым разведчиком, который должен отыскать дорогу к тайнам Лучафэра.

10

Из всех легенд древности, бесчисленное множество которых знал Всеволод Александрович Силантьев, больше всего нравился старому инженеру египетский миф о птице Феникс, сгорающей в собственном гнезде и возрождающейся из пепла еще более красивой, чем прежде.

После почти 163 часов полета ракеты великан с огненными руками скрутил дюзы, которые ни искусственный северный ветер, ни холод космического пространства не смогли оградить от его убийственного дыхания. Но неудача не заставила главного конструктора признать себя побежденным. В институте межпланетных сообщений с возрастающим напряжением продолжали производиться расчеты и опыты, и Силантьев ни на секунду не сомневался, что вторая ракета уподобится возрожденной птице из старого мифа.

Нет пределов техники, которых нельзя было бы перешагнуть! Этим девизом руководствуется Всеволод Александрович, придумывая одно за другим целую серию новшеств. Чтобы охладительная смесь циркулировала вдоль дюз с максимальной скоростью — увеличивалась мощность компрессов, нагнетающих их в мотор. Конструкторы изменили и состав охладительной смеси: ввели в нее гелий — газ с самой низкой температурой отвердения из всех известных в науке. Первые же испытания показали, что новая смесь действует намного лучше прежней.

Иначе выглядел теперь и стенд для испытания моторов. Раньше реактивные силы создавали колоссальное давление на бетонный фундамент, быстро разрушая его связь с мотором. Теперь испытания производились с помощью агрегата, состоящего из двух моторов. Их дюзы направлены в противоположные стороны. Таким образом, поступательному стремлению одного мотора противостоит такое же стремление второго, и оба, несмотря на всю свою мощь, не трогаются с места. С обеих сторон прозрачного купола, покрывающего двигатели, высятся огромные раковины, похожие на трубы древних граммофонов. Они поглощают раскаленные газы, а целая система фильтров при помощи тока высокой частоты очищает их от радиоактивных частиц.

— Теперь нам остается правильно расставить людей, и все будет идти, как по нотам, — заявил Всеволод Александрович.

По его предложению конструкторы были разделены на две группы. Сам Силантьев с помощью Геннадия Кузьмина взял на себя расчеты и лабораторные изыскания. Остальные работники моторного цеха по очереди дежурили в кабинке управления, откуда руководили испытаниями. Теперь возле пульта находились инженер Летягин и старый механик Алексей Евдокимович Данилов.

Задание, которое досталось на сей раз Павлу, достаточно просто: он наблюдает за установленным режимом опыта, проверяет аппараты спектрального анализа нагретого металла и остальные приспособления для авторегистрации наблюдений. Раз в сутки все эти данные суммируются и посылаются для анализа в конструкторское бюро.

Понижение по службе… Насколько известно Алексею Евдокимовичу — это первый случай в жизни молодого инженера. Правда, в списке сотрудников института Летягин числился, как и прежде, работником конструкторского бюро, но моторы теперь создаются без его непосредственного участия. Стало заметным: Павел старается быть сдержанным в разговоре, а на лбу у него появилась складка, разделяющая надвое линию бровей. Раньше этой складки старый механик не замечал.

Более полувека прошло с того дня, как Леша Данилов, сын и внук мастеров-кузнецов, впервые проник в тайны автомобильного мотора. С тех пор он привык различать на слух малейшее постукивание поршней, дыхание каждого клапана в моторах десятков систем и конструкций. Но за эти пятьдесят лет коммунист Данилов, красногвардеец, участник штурма Зимнего дворца, приобрел и другие навыки. Он научился читать в сердцах людей, которые управляют моторами и дают им жизнь. Взять к примеру Летягина. Сейчас он молчалив и задумчив, как бы полностью поглощен наблюдением за моторами, из которых беспрестанно вырываются длинные языки пламени. Но о другом говорят Алексею Евдокимовичу глаза, лоб юноши…

— Превратился Летягин в чиновника-писца и не знает, как утопить свое горе? Не так ли вы считаете, Евдокимыч? — неожиданно произнес Павел, произнес залпом, не давая себе отчета, зачем он это говорит. Данилов не удивился. Можно было подумать, что он давно ожидал услышать эти слова, до того спокойно ответил он юноше:

— Если бы так! Беда в другом, Павел Сергеевич. Вы хорошо понимаете, что Кузьмин талантлив и способен, а кто-то должен же заниматься регистрацией. О другом я думаю, товарищ Летягин…

Взгляд Евдокимыча стал пронзительным, как бы взял на прицел собеседника.

— Не отступили ли вы сами после аварии с ракетой? Не забились в тихий уголок, чтобы спастись от неприятностей и в то же время не противоречить начальнику? Если это так, то титул «писца» должен ему льстить.

Откуда? Откуда это известно старику? От Некрасова, с которым Павел беседовал с глазу на глаз? Легче послать ракету на расстояние нескольких световых лет, куда-нибудь в созвездие Центавра, чем узнать хотя бы одно слово от Николая Александровича из подобной беседы! А, может быть, он себя выдал чем-нибудь, дал понять это своим поведением?

— Да, дорогой Евдокимыч, вы совершенно правы и хорошо сделали, что сказали мне это прямо в лицо. Да, на второй день после аварии я был у Некрасова. Кого вы считаете, Николай Александрович, главным виновником катастрофы? — спросил я его. — Силантьева? Нет, Николай Александрович, вся вина Силантьева ограничивается тем, что он горько ошибся, переоценив силу своей системы охлаждения. А я, самый близкий его помощник? Я тоже ошибся? Я не имею права сказать это, Николай Александрович. Еще перед тем, как приехать в Москву, во время последнего опробования мотора в институте, где мы вместе работали, я понял, что только коренное изменение сплава дюз может спасти их от перегрева. Понял и смолчал.