Фриц Лейбер - Большое время Страница 10

Все исчезло; я догадывалась, что Сид пытается раздуть зеленый огонек, которого мне было совершенно не видно, хотя глаза уже адаптировались к темноте.

Наконец, очень медленно, зеленый огонек снова стал разгораться, и я увидела в его отблеске надежные лица старых друзей – хотя зеленые блики делали их похожими на водяных – и вот индикатор разгорелся совсем ярко.

Сид включил освещение и я выпрямилась.

– Я поймал их, парни, кто бы и откуда они ни были. Готовьтесь к приему.

Бур, который, естественно, был ближе всех к нему, метнул на Сида вопросительный взгляд. Тот в замешательстве пожал плечами.

– Показалось мне вначале, что это был сигнал с нашей планеты из эпохи за тысячу лет до рождения Господа, но тот сигнал замерцал и исчез, как огонек эльфов. А вот этот вызов пришел из какого-то места, меньшего, чем Станция, и я уверен – оно дрейфует в космосе. И еще показалось мне, что я знаю, кто меня зовет – это атомщик из антиподов, именуют его Бенсон-Картер – но и это потом изменилось…

– Мы ведь сейчас не в подходящей для приема фазе ритма космос-Станция, не так ли, сэр? – спросил Бур.

– В общем-то, не очень.

Бур продолжил:

– Я не припоминаю, чтобы у нас был намечен прием. Или хотя бы – чтобы был приказ о готовности.

– Нет, не было, – подтвердил Сид.

У Марка заблестели глаза. Он хлопнул Эриха по плечу.

– Октавианский динарий против десяти рейхсмарок, что это змеиная ловушка!

Эрих оскалил зубы в ухмылке.

– Давай сначала впустим в дверь следующую нашу операцию, и я готов!

Мне не надо было объяснять, что положение серьезное, и не было трагических мыслей, что вот наконец пришлось столкнуться с угрозой, исходящей извне космоса. Змеи не раз взламывали наш код.

Мод спокойно разносила оружие, Док помогал ей. Только Брюс и Лили стояли в стороне, но и они не были безучастными.

Индикатор засиял еще ярче. Сид приник к Хранителю, бросив нам:

– Все в порядке, дражайшие. Помните, сквозь эту дверь входят самые презренные нечестивцы в космосе и вне его.

Дверь появилась выше и левее того места, где мы ждали ее, и темнеть она стала слишком быстро. Я почувствовала, если так можно выразиться, вкус затхло-соленого морского ветра, но никакого усиления Ветра Перемен не ощутила – а я внутренне напряглась, ожидая его дуновения. Наконец, Дверь стала чернее чернил, на ее фоне промелькнуло что-то вроде обтянутого мехом хлыста, на мгновение почудилось чье-то меднокожее тело, а потом нечто темное. Цокнули копыта; Эрих поудобнее пристроил ствол автомата. Затем Дверь исчезла и перед нами появились отливающий серебром лунянин и сатир с Венеры.

Лунянин сжимал в щупальцах охапку одежды и оружие. Сатир помогал женщине с осиной талией тащить тяжеленный окованный медью сундук. На даме была короткая юбка и темно-коричневый, почти черный, кожаный жакет со стоячим воротником. У нее была странная двурогая прическа и все ее тело было довольно вызывающе вызолочено. На ней были сандалии, медные поножи и налокотники – в одном из них вмонтировано вызывное устройство. На широком медном поясе висел обоюдоострый боевой топорик с короткой рукоятью. Ее лицо было смуглым, с небольшими лбом и подбородком, но эти детали не вызывали ощущения слабости – лицо было прекрасным, как может быть прекрасным наконечник стрелы – и ей-богу, лицо это было мне знакомо!

Но не успела я воскликнуть: «Кабисия Лабрис!», как вздрогнула от визга Мод:

– Да это же Каби с друзьями! Придется выпустить пару девочек-призраков!

Тут всем стало ясно, что действительно встретились друзья дома. Я узнала своего старого приятеля-лунянина Илилихиса и ощутила, посреди всей этой суматохи, приступ самодовольства, что способна отличить одну заросшую серебристым мехом морду от другой.

Они подошли к контрольному дивану, Илли швырнул свою ношу, его спутники опустили сундук; Каби пошатнулась, но отпихнула двух внеземлян, когда они бросились ей на помощь и бросила гневный взгляд на Сида, когда тот попытался сделать то же самое (хотя она-то и есть тот самый добрый приятель с Крита, о котором он упоминал в разговоре с Брюсом).

Она вцепилась в спинку дивана судорожно вытянутыми руками и сделала два нервных вдоха, таких глубоких, что под бронзовой кожей можно было пересчитать все ребра; а потом встряхнула головой и скомандовала: «Вина!»

Бур рванулся выполнять приказ, а Сид вновь попытался взять ее за руку, говоря:

– Душа моя, мне ни разу не приходилось раньше слышать твоего вызова, а он был очень коротким, и я не сразу узнал его… – но его тут же оборвали:

– Прибереги свои любезности для лунянина! – тут я обернулась и увидела – о Зевс! – что одно из шести щупалец Илилихиса полуоторвано.

Этим предстояло заняться мне и, идя к нему, я напоминала себе: «Не забудь, он весит всего пятьдесят фунтов, несмотря на то, что в нем добрых семь футов в высоту; ему не нравятся низкие звуки и резкие прикосновения; две его ноги – это не щупальца и действуют они по-другому, он их использует, когда надо долго идти, а с помощью щупалец прыгает; щупальца нужны также для ближнего зрения и, конечно, для манипуляций; если они расслаблены, значит, он спокоен; если напряжены, то он настороже либо нервничает; сильно сокращены – недоволен; приветствие выражается…»

В это самое мгновенье одно из этих щупалец скользнуло по моему лицу, как будто пуховка, благоухающая нежными духами, и я сказала:

– Илли, дружок, сколько лет, сколько зим… – и провела пальцами по его морде. Приходилось все же контролировать себя, чтобы не надавить слишком сильно, и я бережно прикоснулась к сломанному щупальцу. Однако он тут же отвел его в сторону и маленький громкоговоритель, прицепленный у него на боку, заскрипел:

– Глупышка. Папа сам сумеет справиться со своими делами. Греточка, ты хоть земных-то осьминогов когда-нибудь перевязывала?

Вообще-то я перевязывала одного. Он был разумным, из эпохи в четверть миллиона лет после Рождества. Но Илли я не стала об этом сообщать. Я стояла, а он «разговаривал» со мной, водя своим щупальцем по моей ладони.

Я не очень разбираю этот щекотный язык, но все равно приятно, хотя меня всегда занимало – кто же обучал его английскому. Беседуя таким образом со мной, он одновременно двумя другими щупальцами достал из своей сумки нечто вроде перевязочного пакета и сам обработал рану.

Тем временем сатир опустился на колени перед бронзовым сундуком, который был украшен маленькими изображениями черепов, крестиками с петлями наверху и свастиками – выглядящими куда древнее, чем нацистская. Обращаясь к Сиду, он сказал: