Андре Лори - Радамехский карлик Страница 10

ГЛАВА IV. Могаддем и его карлик

Было около семи часов утра и солнце начинало уже палить нещадно, когда Мабруки-Спик, указав рукой на край горизонта, где на вершине небольшого холма виднелось белое пятно, сказал:

— Вот Радамех!..

Все разом вынули из футляров свои подзорные трубы и бинокли: с их помощью можно было различить мечеть, минарет и длинные ряды стен ослепительной белизны, мелькавших в яркой зелени садов.

— Через сорок минут мы будем там! — сказал проводник.

— И слава Богу! Давно пора!.. — сказала Гертруда Керсэн, поднося руку к своему маленькому полотняному шлему. — Этот воинственный головной убор положительно давит меня, но снять его под этими палящими лучами солнца я все-таки боюсь!

— Ради Бога, не делайте этого! — заботливо воскликнул Норбер, — вы можете получить таким образом солнечный удар!

— Вы, конечно, предпочли бы, чтобы этот удар обрушился на чью-нибудь другую голову, лишь бы только не на ее головку, ну, хоть на мою, например! — смеясь заметил доктор Бриэ, утиравший пот обеими руками. — Удивительно! как непредусмотрительны эти молодые господа астрономы, подумайте только, что стало бы с экспедицией, если бы она лишилась своего главного врача… Ведь это просто жалость подумать! а вместе с тем, сколько я ни снимаю своей полотняной каски, сколько ни подвергаю себя опасности, вы даже и не замечаете, не только что не останавливаете меня!

Менее чем через полчаса маленький караван прибыл к подножию холма, на вершине которого раскинулся Радамех, и кони и верблюды бодро поднялись по крутой каменистой дороге, и вслед за тем вскоре остановились на площади или, вернее, пустыре, ограниченном с восточной стороны стенами зауиа. Так называют на востоке в магометанских странах монастыри и местечки, служащие резиденциями должностного лица духовного звания.

Здесь путешественники сошли с коней. Тотчас же их окружила громадная толпа пилигримов, увеличивавшаяся с каждой минутой; толпа самая разнородная, самая пестрая, какую только можно себе представить. Тут были лица всех классов и всех возрастов, пришедшие за советом и наставлением к прославленному Могаддему. Были здесь и негры из Дарфура и из Кордофана, и арабы в длинных бурнусах, и турки в сборчатых шальварах, были даже и евреи-купцы, разложившие свои скудные товары тут же, между лошадьми, верблюдами и ослами. Некоторые из последних удивительно походили на тех, которых в предпоследнюю ночь так быстро излечил Виржиль от музыкальной мании, но как удостовериться в том, что это именно они самые и есть? Как узнать в этой громадной толпе, пестревшей всевозможными красками, мужчин, женщин и детей того берберийского племени, которое повстречалось нашим путешественникам в первую ночь их пути? Впрочем, никто теперь об этом и не думал: все заботились лишь о том, как бы скорее устроить свои дела и увидеть Могаддема.

Этот великий человек принимал поклонение верных в громадной зале, пол которой был вымощен крупными плитами, а широкая двустворчатая дверь выходила прямо на площадь. Вход в это святилище был доступен для каждого, и наши путешественники вошли туда вместе с другими.

Когда европейцы очутились в высоком сводчатом зале, напоминавшем христианский собор с высокими окнами из цветных стекол, их охватило состояние какого-то физического довольства и истомы. Прохладное и тенистое убежище это казалось особенно заманчивым после томительного зноя и палящего солнца, там, на припеке, в горячий ослепительно-яркий полдень. Когда глаза вошедших успели привыкнуть к приятному полумраку, царившему в этом помещении, они увидели в другом конце залы того, кого желали видеть и ради кого совершили это путешествие.

Святой отец сидел на полу по-арабски на дорогом, редкого рисунка квадратном ковре, единственном видимом украшении голых холодных плит каменного пола и стен. Облаченный в просторную, бумажной ткани рубашку с широкими рукавами, с узким высоким белым тюрбаном на голове, Могаддем сидел неподвижно, как статуя, с опущенными даже глазами, как бы погруженный в глубокую задумчивость. Он был необычайно худ. На вид этому святому нельзя было дать более сорока лет, хотя в черной как уголь, густой бороде его виднелось множество серебряных нитей.

Своими тонкими, худыми пальцами, иссохшими, как пальцы мумии, он перебирал тяжелые янтарные четки. Если бы не это едва заметное движение пальцев, его можно было бы принять за безжизненное подобие человека, потому что из полуоткрытых уст его не вылетало ни малейшего дыхания, и даже длинные, густые ресницы его опущенных век не вздрагивали.

Вокруг ковра теснились правоверные, следившие жадным, напряженным взглядом за ходом отдельных зерен в четках Могаддема. Время от времени кучка музыкантов, сидевших чинно в ряд вдоль левой стены, принималась мерно ударять ладонями по своим тамтамам (бубнам). Нечто похожее на стон или протяжный вопль раздавалось тогда под сводами залы, и священный трепет пробегал по сердцам всех присутствующих. Все они, казалось, ожидали чего-то особенного, необычайного, и это ожидание не обманывало их. Сухая палка, сук, случайно брошенный перед Могаддемом на ковре, вдруг начинал шевелиться, поднимал голову и, с шипеньем извиваясь, подползал к самым ногам святого старца. То была большая змея!.. Правоверные готовы уже были броситься на змею, спасать своего пророка от ядовитой гадины, но злобно шипевшая змея покорно вытягивалась у ног старца и снова превращалась в простую суковатую палку!

В крошечное отверстие в самом верху свода влетали белые голуби и садились вокруг Могаддема, а затем, по одному его знаку, чуть слышному вздоху, взлетали на высоту трех метров от земли и оставались неподвижно висеть в воздухе, как будто они были спущены сверху на веревочках… спустя немного, по новому знаку, такому же едва внятному вздоху, все они разом улетали.

Правоверные, объятые благоговейным трепетом, не могли прийти в себя от удивления при виде таких чудес. При каждом новом чуде они спешили принести этому святому, этому чудотворцу в дар то, что имели самого ценного и редкого: кинжал с серебряной рукояткой и шелковый кошелек, кокосовый орех, украшенный искусной резьбой, — все это они бросали к ногам пророка с сердечным трепетом, растроганные до глубины души.

Но сам он оставался безучастным ко всему, находясь все в том же состоянии экстаза. Чтобы привлечь его внимание, требовались подношения высокой ценности: кусок дорогой шелковой ткани, слоновая кость, ложка золотого песку… словом, что-нибудь подобное, выходящее из ряда обычных приношений. Тогда он издавал глубокий вздох, медленно подымал свои отяжелевшие веки и бормотал несколько слов в ответ на вопрос, предлагаемый ему просителем.