Юлий Буркин - Рок-н-ролл мёртв Страница 10

Севостьянов сразу подошел к прибору, чем-то на нем щелкнул, и передняя панель засветилась зелеными и красными огоньками. Потом он открыл одну из застекленных дверок шкафа, вынул оттуда одноразовый шприц, флакончик с какой-то жидкостью и указал мне на лежанку: "Сюда".

Я лег и начал потихоньку соображать: то, что он прибор включил, и что колоть меня собирается - взаимосвязано... А он мою руку берет, трет запястье ваткой со спиртом и говорит при этом:

- Ты не бойся, это - без героина, чистый, как слеза.

Потом вгоняет мне этой дряни кубик и садится в кресло перед прибором - ко мне спиной. (А чего ему бояться? Что я сделаю? За дверью - Тоша с пушкой.) Одевает он на череп обруч, металлический вроде, от которого к прибору кабелек тянется, и начинает чего-то колдовать: на кнопки нажимать, ручки крутить... А я в этот момент окончательно просекаю: сейчас, все что у меня в голове, у него как на ладони будет. И то, что нет в природе никаких разоблачительных писем, и то, что никогда не собирался я с ним работать, и то, что так я их с Тошей ненавижу, что даже если б и не знал я ничего про Рома, все равно бы меня пришить следовало - на всякий пожарный. И уж за чем, за чем, а за этим-то у них не заржавеет. Удавят, как цыпленка.

Бегут в моей голове все эти мысли, а сам я в этот момент чувствую, что начинаю входить в какое-то состояние необычное: не то, чтоб торчу, но ясность в башке - поразительная. Это от введенного препарата, догадался я (позднее я узнал, что и правда, есть такой побочный эффект).

Приподнялся я и сел на краешек лежанки. И дяде Севе через плечо заглядываю. И вижу: передняя панель разделена на две одинаковые части, а на них - кнопки сенсорные и экранчики с цифрами; пара кнопок на каждый экранчик. Возле кнопок треугольничками показано увеличение и уменьшение, а под экранчиками надписи: "зрение", "слух", "обоняние", "вестибулярный аппарат"... Всего (я пересчитал) двадцать один блок. И еще один отдельно под его экранчиком написано: "общие характеристики психического состояния".

Севостьянов быстро установил нужные цифры на одной стороне, а на другой, напряженно наморщив лоб, стал медленно наращивать показание экранчика в блоке "память". Все, - понял я, - если я не сделаю ничего прямо сейчас, я - погиб, если же сделаю, появится хотя бы один шанс выкрутиться.

Я огляделся, и увидел возле лежанки металлический стульчик с вывинчивающемся деревянным сидением. Быстро, но очень осторожно, чтобы не спугнуть дядю Севу шумом, я оторвал стульчик от пола и медленно-медленно стал заносить его над головой сидящего. В этот момент дядя Сева, видимо, нашел, то что искал: он оторвал палец от кнопки и откинулся на спинку кресла. И тут же, вздрогнув, повернул ко мне искаженное гримасой страха лицо. Я уверен, он не мог ничего услышать; он прочел мои намерения с помощью прибора. Но - поздно. Изо всех сил я опустил массивный предмет на его голову.

Он, бедолага, даже не охнув, завалился на бок, и я только коленку успел подставить, чтобы он не загремел на пол. Обруч слетел с его головы и повис на кабеле.

Стульчик я, аккуратненько так, поставил на место и, оттащив дядю Севу на кушетку, прижал ухо к его груди. Живой. Я кинулся к окну. Решетка укреплена очень солидно, нечего и пытаться ее выломать, тем более бесшумно. Если бы ее не было, пожалуй, можно было бы рискнуть - под окном проходит довольно широкий уступ, по которому можно было бы перебраться к окну другого кабинета. Шестой этаж... Но я бы рискнул. Стоп! Может быть, окно смежной комнаты? Я бросился туда.

Она оказалась совсем маленькой: письменный стол, стул, да тумбочка. Но окно - есть! Есть и решетка. Забравшись на стол, я распахнул створки рамы и убедился, что и тут она укреплена не менее надежно. Даже, будь в моем распоряжении приличная пилка, мне понадобилось бы два-три часа, чтобы перепилить несколько прутьев... А Тоша начнет беспокоиться уже минут через тридцать-сорок. И нет у меня пилки.

Меня лихорадило, и отчаяние не позволяло сосредоточиться. Ломануться в коридор? Это - на самый крайний случай. Пока у меня есть время, я должен искать более безопасный путь, чем прыжки на пистолет...

Телефон!!! Идиот, телефон! Я обшарил взглядом стол, выскочил в комнату с прибором... Но телефона не было и там.

Севостьянов застонал. Я должен обезопасить его. Я бегом вернулся в комнатушку и, обшарив тумбочку, нашел все, что нужно - лейкопластырь и бинты. Через минуту дядя Сева с заклеенным ртом был надежно прикручен к лежанке. Я уселся в кресло перед прибором и постарался успокоиться. Голова все еще была ясной, как никогда. Препарат еще действовал. "Как слеза" сказал о нем дядя Сева. Так. При чем тут героин? Он сказал, "это без героина". Тоша таскал героин Роману. А в него был подмешан этот препарат. Зачем? Чтобы "зондировать" Рома. Чтобы ИМ УПРАВЛЯТЬ! Управлять с помощью этого прибора. Козе понятно! Не по своей же воле он грабил.

Теперь я хотя бы знаю, как все было. Но что толку? Это меня не спасет. Хотя... Если дядя Сева мог управлять Ромом, то я могу управлять дядей Севой. Абсурд: для этого нужно уметь пользоваться прибором. Но научить этому меня может сам дядя Сева: я прозондирую его; я почти знаю, как это делается.

Я еще раз внимательно оглядел переднюю панель, и почти все стало ясно. Две одинаковые половины - прием и передача, тот, кто управляет и тот, кем управляют... Левую дядя Сева настраивал сначала, значит это - его половина, свои параметры он, видимо, знает наизусть. Теперь мы поменялись местами...

Я быстро поменял местами показания на экранчиках симметричных блоков "памяти", и напялил на голову обруч. Но ничего не произошло. Я чувствовал себя идиотом. Причем, сильно испуганным. Только было я собрался попытаться перестроить прибор самостоятельно, как меня осенило: я же забыл самое главное!

Сорвав с головы обруч, я подлетел к стеклянному шкафчику, схватил тот самый флакончик и шприц, набрал примерно столько препарата, сколько дядя Сева вкатил мне и, встав перед лежанкой на колени, влил жидкость ему в вену. Он при этом застонал и открыл глаза.

Но мне было не до сантиментов. Я вновь рухнул в кресло, вновь натянул обруч и... Я "вспомнил"! Я вспомнил все.

Я вспомнил свою юность, безрадостную и серую - послевоенный голод, разруху и безотцовщину. Вспомнил "ремеслуху" и зависть к тем, кто мог прилично одеться. Вспомнил медицинский, где я учился позже, решив стать психиатром. Вспомнил красавицу Лину, в которую был влюблен и которая стала моей первой женщиной. И то счастье, которое она дала мне. И тот проклятый нищенский быт, который разъедал все, даже самое лучшее между нами. И то, как работая в этом самом психоневрологическом центре, не видя просвета и возможности "выбиться в люди", решил двинуть по партийной линии...