Зиновий Юрьев - Часы без пружины Страница 10

Сегодня у него был английский "стаканчик". Не любил он эти часы в виде стаканчика с перекидывающимися страничками, на которых написаны цифры часов и минут. Дешевка. Ширпотреб начала века. Пружины слабые, а размера такого сейчас не найти. Вот и у этих пришлось отжигать конец, делать новый замок. На сутки уже завода хватать не будет, а что поделаешь.

Работал Николай Аникеевич автоматически, слава богу, с закрытыми глазами любую операцию на пари мог сделать, а сам думал все время о чудесных часах. Снова и снова исследовал он все возможности, но каждый раз его ум останавливался перед глухой стеной. Никакого, даже самого дикого объяснения, самого нелепого не мог он придумать.

Будь он человеком другим, более открытым, он бы, наверное, кинулся к коллегам: так и так, братцы, не могу разобраться в конструкции часов. "Ты? Да кто же, Николай Аникеич, может, если ты не можешь?" - "Да нет, ребята, не в том дело. Понимаете, часы пружинные, а идут без пружины". - "Анекдот, что ли, такой? Или розыгрыш?"

Конечно, розыгрыш. Кто поверит? А если принести показать? Но даже от одной мысли, что окружит его часы толпа, все начнут крутить, соваться с дурацкими советами, стало Николаю Аникеевичу неприятно. Да к тому же потащут их по институтам, к специалистам, а шестьсот пятьдесят рублей? А медленный вальс в шесть утра? Тоже к специалистам? Нет, дудки, дорогие друзья и коллеги. Мои деньги, мое чудо, мой хрустальный звон. Да и что определят ученые? Что такие часы невозможны? Это и без них ясно. Полезут в них копаться и, когда наткнутся на невидимый барьер, искалечат их. Спасибо. Большое спасибо.

Так думал Николай Аникеевич, делая новый замок пружины для дешевого английского "стаканчика". Конечно, самое правильное - принимать тайну такой, какой она представляется человеку. Не лезть в тайну с отверткой. Как старушка Екатерина Григорьевна: очень даже хорошие часы, вы не сомневайтесь. И все дела. Но он знал, и знал это твердо, что никогда не сможет быть таким божьим одуванчиком. Не такой у него ум, не то устройство. Все ему надобно разобрать, убедиться самому, как все устроено. Может, потому и в бога он не верит. Нет такой конструкции и быть не может.

Когда отец бросил их - он совсем не помнил его, маленький был, - мать иногда тихонько неумело молилась, стараясь не разбудить сына.

- Мам, - спросил он раз, - а чего тебе бог дал-то, все ты его просишь?

- Тебя, - ответила мать вроде с улыбкой, а глаза серьезные.

- Да ла-дно, - обиделся он, - думаешь, я не знаю, откуда дети берутся?

Вся съежилась, нахохлилась, замолчала. Так и осталась в памяти: маленькая, нахохленная, с узкими острыми плечиками, и все считает на клочке бумаги, поворачивая плохо отточенный огрызок карандаша.

- Дядь Коля, - сказал ему Витенька, - что вы сегодня так сосредоточены?

- Да так, ничего.

- У диретторе есть идея о кружке пива после каторги. Какие соображения?

- Не могу, тороплюсь.

- Понимаю, пан Изъюров, несовместимость поколений.

Даже не занятны ему были сегодня Витенькины замысловатые обороты. Не то в голове. Как старушка назвала своего мужа покойного? Василий... Василий Евстифеевич, нет... ага, Василий Евграфыч. Похоже, что Василий Евграфыч этот был не таким темным, как его божий одуванчик, и понимал всю необычность своих часов. А раз так, может быть, он что-нибудь знал об их происхождении?

С трудом дождался конца работы. Старушка уже ждала его.

- Ну как часы? - спросила она. - Разобрались с ними? Я же вам говорила, часы хорошие.

- Идут как будто хорошо, - пожал он плечами. Начнешь хвалить, еще полсотни старая дура потребует. На дециметровую приставку. - Вот вам двести пятьдесят рублей. Пересчитайте, пожалуйста.

- Да я вам верю.

- И все-таки, Екатерина Григорьевна, деньги счет любят.

Старушка надела очки и, медленно шевеля губами, дважды пересчитала деньги.

- Двести пятьдесят. Спасибо вам.

- Вам спасибо.

- Да вы не пожалеете, очень даже хорошие часы. Был бы жив Василий Евграфыч, ни за что бы их не продал, Даже не подумал бы. Ни за какие тыщи.

- А почему?

- Любил их очень. Сядет, бывало, перед ними и все смотрит, смотрит, как маленький, можно сказать.

- А он у вас кем был?

- Автомехаником. До самой пенсии работал. Какой души человек был! Особенно последние годы. Голубиная у него душа стала, просто голубиная. Жалел всех, сказать не умею как. И меня, конечно. Люди многие болтали, что сектантом он стал, да я-то знаю. Ни с кем не молился и сам не молился. Я его не раз спрашивала: "Вась, - говорю, - откройся, скажи, может, ты в бога веришь?" А он улыбается. Светло так, весело. Кто, говорит, знает, что такое бог? Я, говорит, во внешнюю точку отсчета верю, Катюша ты моя милая.

- Что, что? - изумился Николай Аникеевич.

- Да, - твердо сказала старушка. - Я эти слова очень даже хорошо запомнила: внешняя точка отсчета. Потому что и я их не поняла и говорю: Вась, а что это такое? Вообще-то, отвечает он, точка отсчета - это с чего или по чему меряют, но я, Катюш, имею в виду гораздо большее, что случилось со мной, а сказать подробнее не могу. И не нужно этого, чтоб твою, Катюш, жизнь не тревожить.

- И подробнее он не говорил?

- Нет. Я, правда, приставала сначала к нему, а он только посмеивался. Пусть, говорит, кто что хочет обо мне думает, мне это без различия. Я, говорит, по своим часам живу.

- По часам?

- Ну да, по часам. Я ж вам говорю, любил он очень эти часы свои. Просто грех продавать. Да уж очень дочке телевизор цветной купить хочу.

- Скажите, а вы не помните, как он эти часы приобрел?

Старушка подозрительно посмотрела на часовщика, на десять двадцатипятирублевок, лежавших на темной бархатной скатерти, взяла их и положила в шкаф. "Под стопку белья, наверное", подумал Николай Аникеевич.

- А я и не знаю, за сколько он их и где взял, - сказала Екатерина Григорьевна и посмотрела на Николая Аникеевича.

"Надо встать, попрощаться и ехать домой",- твердо сказал себе Николай Аникеевич, но почему-то необыкновенно взволновали его слова старушки и о голубиной душе ее покойного Василия Евграфыча, и о внешней точке отсчета. Уж очень неподходящие слова в старушкином обиходном лексиконе. И веяло от них какой-то загадкой, и смутно чудилось Николаю Аникеевичу, что как-то связана и голубиная душа, и внешняя точка отсчета с чудесными этими часами. "По своим часам живу". Гм... В каком, интересно, смысле?

Всю жизнь был Николай Аникеевич человеком расчетливым, рациональным и твердо знал, что на всякое колесо своя трибка есть, и само по себе, без гирь и пружин ничего и никто не вращается. И на все, стало быть, должно существовать объяснение.

И вместе с тем хрустальный, томящий душу бой колокольчика и невозможный ход без пружины сбили Николая Аникеевича с твердых его жизненных убеждений.