Джон Уиндэм - Будь мудрым, человек! Страница 10

Что это? От внезапной мысли я вдруг поднялась и села. Что-то во мне изменилось. Мой мозг прояснился, ко мне вернулась память. Я все вспомнила!.. От напряжения кровь гулко стучала в висках. Мне пришлось снова лечь и расслабиться. Теперь я вспомнила, вспомнила все, включая тот момент, когда доктор Хелльер сделал мне инъекцию чуинхуатина и сестра протерла ранку спиртом… Что же было потом? Сны, видения, которых я ждала?.. Не этот же мир абсурда со всеми его столь реальными подробностями, не этот кошмар?.. Что они сделали со мной?..

Я, должно быть, уснула, ибо, открыв глаза, увидела за окном яркий день, и мои маленькие мучительницы уже были здесь, чтобы помочь мне совершить утренний туалет.

Они быстро и ловко расстелили свои полотенца и стали поворачивать меня с боку на бок, совершая омовение. Я молча терпела все, ибо процедура освежила меня, а головная боль незаметно прошла.

К концу процедуры в дверь громко и требовательно постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату вошли две женщины в темной униформе, украшенной серебряными пуговицами. Они напоминали мне уже виденных мною амазонок — красивые, высокие, широкоплечие, с хорошей выправкой. Маленькие санитарки с испуганным щебетом, бросив все, сгрудились в дальнем углу комнаты.

Вошедшие почтительно и официально приветствовали меня знакомым взмахом руки. Одна из них обратилась ко мне:

— Вы Оркис? Мамаша Оркис?

— Да, меня здесь так зовут, — сказала я.

Девушка в униформе, несколько смутившись, уже более мягким и, скорее, извиняющимся тоном, промолвила:

— У нас ордер на ваш арест. Пожалуйста, пройдемте с нами, мамаша.

В углу послышались возбужденные голоса и восклицания, но один взгляд девушки в униформе восстановил тишину.

— Приготовьте мамашу к отъезду, — приказала она.

Санитарки с опаской покинули свой угол, нервно косясь на девушек и пытаясь задобрить их льстивыми улыбками. Вторая из девушек поторопила их, но уже не таким строгим тоном.

— Давайте, давайте поскорее.

Сиделки не заставили себя просить и принялись за дело. Я была уже совсем одета, когда дверь отворилась и в комнату стремительно вошла врач. Неодобрительно взглянув на девушек в униформе, она резко спросила:

— Что все это значит? Что вам здесь нужно?

Старшая из двух коротко объяснила.

— Арестовать? — недоуменно воскликнула врач. — Арестовать мамашу? Неслыханно! В чем ее обвиняют?

— В проповедовании реакционных мыслей, — растерянно сказала одна из девушек.

Врач сурово воззрилась на нее.

— Ага, следовательно, по-вашему, мамаша реакционерка. Что вы еще намерены придумать? Убирайтесь отсюда!

— У нас ордер на арест, доктор! — запротестовали девушки.

— Глупости! Никто не имеет на это права. Вы когда-нибудь слышали, чтобы арестовывали мамашу?

— Нет, доктор.

— Ну вот видите, а вы хотите создать прецедент. Уходите.

Вид у девушек был растерянный и несчастный. И тогда доктору пришла в голову счастливая мысль:

— Пожалуй, я дам вам расписку в том, что отказалась выдать мамашу. Вас это устраивает?

Девушки в униформе ушли, вполне удовлетворенные полученной распиской. Врач мрачно посмотрела на маленьких сиделок.

— Не можете без болтовни, услужливые сплетницы. Все, что доходит до ваших ушей, с быстротой пожара распространяется дальше. Ваш язык уже немало наделал бед. Услышу еще что-нибудь подобное, найду виноватого и покараю.

Наконец она повернулась ко мне:

— А вам, мамаша Оркис, отныне разрешается в присутствии младшего медперсонала говорить лишь два слова: да и нет. Я скоро вернусь. Нам необходимо задать вам несколько вопросов, — добавила она и вышла, оставив после себя гнетущее молчание.

Она вернулась, когда я уже съела свой завтрак, достойный самого Гаргантюа, и сиделки уносили подносы. Вернулась она не одна. Ее сопровождали четыре женщины такого же нормального, как и она, роста. За ними санитарки втащили стулья и расставили их вокруг моей постели. Когда сиделки вышли, женщины в белых докторских халатах уселись на стулья и уставились на меня, как на нечто доселе не виданное. Одной из них было столько же лет, сколько врачу, двум другим было на вид около пятидесяти, а самой старшей лет шестьдесят, если не больше.

— Итак, мамаша Оркис, — начала врач тоном председателя, открывающего важное заседание, — совершенно ясно, что произошло нечто чрезвычайное для нашего заведения. Разумеется, мы хотим знать, что именно произошло, как и почему. Забудьте о визите этих двух блюстительниц порядка. Это ошибка, ее не должно было быть. Сейчас мы спрашиваем вас из научного интереса. Мы хотим понять, что все-таки случилось.

— Я так же хочу это знать, как и вы, — воскликнула я, посмотрев сначала на них, потом на комнату, а затем на себя, горой возвышающуюся на постели. — Я допускаю, что у меня галлюцинации, но для них, насколько мне известно, существуют исключения. Хотя бы один из органов чувств может оказаться здоровым и не подверженным галлюцинациям. Я убеждена, что все мои органы чувств совершенно здоровы. Я сама — пленница плоти, которая тоже слишком реальна, вещественна и ощутима. Значит, вся беда в моей голове, в моем сознании, рождающем образы…

Четыре женщины с удивлением смотрели на меня. Врач бросила на них взгляд, в котором было многозначительное: «Что я вам говорила?» Она снова повернулась ко мне:

— Мы хотим вам задать несколько вопросов, — сказала она.

— Прежде чем вы это сделаете, — прервала я ее, — мне хотелось бы кое-что добавить к тому, что я рассказала вам вчера вечером. Я вспомнила.

— Видимо, помог ушиб от падения с лестницы, — заметила она, посмотрев на пластырь на моем лбу. — Кстати, как объяснить ваш поступок?

Я не собиралась ей объяснять.

— Лучше я расскажу вам то, что вспомнила. Это может помочь… хотя бы в какой-то степени.

— Хорошо, — согласилась она. — Вы мне сказали, что были… хм… замужем и ваш… муж вскоре погиб. — Она посмотрела на своих коллег; их лица ничего не выражали, кроме прилежного внимания. — Что было дальше, вы уже не помнили…

— Да, — сказала я. — Мой муж был летчиком-испытателем, — пояснила я им. — Он погиб спустя полгода после того, как мы поженились, за месяц до того, как истекал срок его контракта с фирмой… Тетка увезла меня к себе. На несколько недель. Боюсь, что уже не вспомню, что было в эти недели. Я ничего не видела и не замечала вокруг. А потом в одно прекрасное утро поняла, что дальше так продолжаться не может. Надо вернуться к работе, заняться чем-нибудь. Доктор Хелльер — он заведует Врэйчестерской больницей, где я работала до того, как вышла замуж, — сказал мне, что будет рад, если я вернусь. Я вернулась, начала работать. Работала много, не щадя себя. У меня не оставалось времени ни на мысли, ни на раздумья… Это было восемь месяцев назад. И вдруг однажды доктор Хелльер рассказал мне о препарате, который удалось синтезировать его другу. Не думаю, чтобы он уже тогда искал добровольцев, готовых испробовать его на себе, но я проявила интерес. Из того, что рассказывал доктор Хелльер, явствовало, что препарат обладает весьма перспективными возможностями. Мне показалось, что я могу быть полезной. Рано или поздно кому-то надо испробовать, а я одинока, не обременена родственными связями, меня не очень тревожат последствия. Почему бы мне не быть первой?