Джон Варли - Тысячелетие Страница 10

Затем они натянули на нее мои джинсы, вставили ей в рот воронку и уже совсем было собрались вогнать ей в желудок полупереваренный обед, как вдруг одна из гримерш поглядела мне прямо в лицо.

Я хочу сказать- она впервые посмотрела на меня, сквозь меня они уже достаточно насмотрелись.

Глаза у нее полезли на лоб.

Когда до ее коллег наконец дошло, для кого они готовили дубликат, бригада дружно помогла мне вылезти из-под пластика.

Дальнейшее я помню довольно смутно.

Помню, как смотрела на сонное лицо, точь-в-точь похожее на мое. Потом меня от нее оттащили. В руке я сжимала толстый алюминиевый прут, а на кожкостюме появилась прореха- от большого пальца до указательного. Как выяснилось, я отломала прут от механического экзаменатора.

И я точно помню, что превратила слизнячку в кровавое месиво.

Мне очень жаль. Правда, жаль. На ней были мои джинсы, и мне так и не удалось вывести с них бурые пятна.

Начальник бригады гримеров проводил меня до самой двери.

Он извинялся, не переставая, а я его упорно игнорировала. Если на то пошло, я была виновата не меньше, а то и больше него, но мне не хотелось этого признавать. Как и подключение к ревитализатору, я считаю чувство вины слишком опасным пороком, который способен завладеть тобой без остатка, стоит лишь дать ему волю. В глубине души я нещадно ругала себя за непростительную даже для новичка оплошность- надо же до такого докатиться, забыть пищалку в дежурной комнате! Но внешне, надеюсь, я деловито шла вперед, отметая извинения, которыми устилал мой путь гример.

Я потеряла там целых пять минут. И уже никогда не узнаю, стала ли эта задержка для Пинки роковой.

Еще пятнадцать секунд я задержалась на выходе. Вся козлосортировочная операция организована таким образом, чтобы воспрепятствовать желающим выйти за дверь. Но парочки спокойных и абсолютно искренних смертельных угроз мне хватило. Я вбежала в центр управления, велела Лоренсу послать всех, кого только можно, на поиски парализатора Пинки в тот город, откуда вылетел самолет- то есть в Хьюстон, как я наконец выяснила, — заставила его еще раз выдвинуть мост и… шагнула в Ворота.

Перехватчицы обшарили все закоулки, не очень-то при этом церемонясь. Проход был по колено завален вспоротыми подушками от сидений. Ковер содран. Содержимое кухни разбросано по всему самолету, от носа до хвоста. Под ногами хрустели бутылочки из-под спиртного.

И, как назло, начали прибывать загримированные слизняки.

Так много времени мы потратили впустую, что рассаживать их нам пришлось в дикой спешке. Некоторых мы усадили в кресла и пристегнули ремнями, а других просто раскидали. Портапаки у нас работали на полную мощность, так что сил было навалом. Вместо обогащенной адреналином и витаминами крови- обычной утренней смеси- нам качали сумасшедший коктейль из гипердреналина, метадрина, истерической эссенции, тринитротолуола и лошадиной дозы героина. Мы подхватывали слизнячные полутрупы и расшвыривали их, словно погремушки с сухими бобами. Я могла бы разодрать стальной лист одним взмахом бровей.

Три четверти слизняков успели пройти через процесс, в котором я недавно принимала самое непосредственное участие. Их было не отличить от недавних пассажиров. А последнюю четверть, чтобы сэкономить время, прислали заранее изувеченными- в основном дико обгорелыми. Некоторые еще дымились.

Принято считать, что у поджаренной человеческой плоти тошнотворный запах. Ничего подобного. Пахнет довольно приятно.

Большинство слизняков еще дышали. В среднем они проводили по тридцать лет в резервуарах, где жизнь в них поддерживали машины, а механические упражнения сохраняли мышечный тонус. Теоретически у них не хватает мозгов даже на то, чтобы дышать самостоятельно, но на самом деле они настолько тупы, что не способны остановиться. Некоторые из них все еще будут дышать, когда самолет ударится о землю.

Мы быстренько разбросали их по местам, и у нас осталось еще три минуты и сорок секунд. Я послала в будущее курьера выяснить, не нашли ли парализатор в Хьюстоне. Все прочие продолжали обыскивать лайнер. Посланная вернулась, как и следовало ожидать, с неутешительными известиями, и у нас осталось всего две минуты и двадцать секунд.

Пинки успокоилась, если можно так выразиться. Она больше не плакала. Мне кажется, ее парализовало от страха. Я нашла Лили Рангун, командира группы, и отвела ее в сторонку.

— Я плохо знаю Пинки, — сказала я. — Как у нее по части твонки?

— Ничего. Она чиста. — Лили избегала моего взгляда.

Это редкость. Мы с Лили говорили о таких штучках, как искусственные ноги, почки, глаза- словом, любые медицинские имплантаты, каких в 1955 году еще не существовало. Пинки была здоровой девушкой. Уже поэтому она будет для нас большой потерей.

И в то же время отсутствие медицинских анахронизмов облегчало задачу Лили. Ведь иначе ей пришлось бы вырезать имплантаты, чтобы забрать их с собой.

— Тридцать секунд! — крикнул кто-то из команды.

— Есть еще запасная минута, — сказала я. — Но нам придется отваливать по звонку. Забери у нее кожкостюм и…

— Закрой свою поганую пасть! Я сама знаю, что делать. Убирайся из моего самолета!

Так со мной не разговаривают. Никто. Я посмотрела ей прямо в глаза. Если бы можно было заморозить взглядом, я превратилась бы в одноногое мороженое на палочке.

— Ладно, — сказала я. — До встречи через пятьдесят тысяч лет.

Я поспешила вперед, где столпилась вся команда, старательно державшаяся подальше от Ворот. Никто не хотел уходить. Я тоже не хотела. Куда проще отдать приказ, чем самой его выполнить.

Я оглянулась и увидела, как Пинки протягивает Лили что-то вроде бесформенной тряпки. То есть я догадалась, что это Пинки, больше там некому было быть, но я ее не узнала. Бесформенная тряпка была ее кожкостюмом. Не стало больше сексуальной стюардессы; без маскировки Пинки превратилась в испуганную голенькую девочку.

Лили махнула ей рукой и, не получив ответа, помчалась ко мне.

— А ну пошли в Ворота, не то пинками сейчас загоню! — сказала я команде.

Они пошли. Я обернулась к Лили.

— Сколько ей было? — спросила я.

— Пинки? Ей было двадцать.

Закон не мною писан. Не думайте, что я пытаюсь таким образом оправдаться. Это хороший закон. Если бы у нас его не было, я сама бы его придумала.

Нельзя оставлять в прошлом «железки». Наказание за легкомыслие-смерть. Ты возвращаешь то, что оставил, или не возвращаешься сам.

У нас не всегда есть возможность поступить так, как мы поступили с Пинки. Это, кстати, лучший вариант. Мы смогли им воспользоваться потому, что самолет разобьется в лепешку и весь обгорит, так что любой следователь будет доволен, если удастся найти хоть половину останков в каком бы то ни было виде. Если они сумеют идентифицировать хотя бы десять трупов, это уже будет чудом. Вряд ли кто-то заметит одну лишнюю девушку.