Уильям Бартон - Палитра Титана Страница 10

Меня хватило всего на тридцать секунд: беззаботный смех, бледно-голубое небо, белые облачка, зеленые деревья, Сена, Эйфелева башня…

Я старался не высовывать нос за дверь, чтобы не столкнуться с Дженной, которая выразительно на меня посмотрела, когда я пришел за ужином. Вернувшись к себе, я не мог не вспомнить, как мы с ней в последний раз оставались вдвоем. Эти мысли сменились воспоминаниями о Кристи в распахнутом комбинезоне, готовой к судьбе, которая еще хуже смерти, потом — о Лайзе в нашей супружеской постели.

Говорят, человек помнит не саму боль, а только сам факт, что ему было больно. Может, и со счастьем то же самое?

Я болтался, как призрак, под потолком несуществующей комнаты и смотрел на женщину, чье прикосновение, вкус, запах давно утратил. Я мучался чувством потери, пытался восстановить в памяти кусочки былого счастья.

Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще покинул Землю. Разве не бывает счастья без денег?

Говорят, раскаяние — самое дорогостоящее чувство на свете, но это вранье. Кающийся совершенно свободен: он может каяться, сколько ему влезет. Когда раскаяние встает поперек горла, он обнаруживает, что ему некуда деться от своего горя.

Пока я пялился на видеоменю, образ Лайзы сменился в моей памяти более свежим — Дженны, а потом Кристи, вернее, ее глазами, полными мольбы.

На следующий день я поехал на Рабочую станцию № 17 — буровую позади гряды Аэрхерст, разместившуюся на длинном склоне. Открывающаяся оттуда перспектива не имеет равных ни на Земле, ни в других местах, где я успел побывать: равнина, тонущая в тумане, в неописуемой дали. Тут спасовал бы самый роскошный горнолыжный курорт.

Когда я впервые попал на Титан со всеми его фантастическими видами, то невольно стал сравнивать его с планетами, где бывал раньше: с красными каньонами Марса, обрывистыми оранжевыми горами Венеры, черными лавовыми полями Луны… Вспомнил и то, как впервые увидел из космоса Землю. Невероятное зрелище: синий шар, окутанный белой морозной пеленой…

Любуясь невообразимыми просторами Воскового моря, я подумывал, не стоит ли уведомить Лайзу, что я никогда не вернусь, что буду прилежно снабжать ее средствами, что переведу ей все деньги, а она пусть подыщет себе человека, который помог бы ей истратить всю эту прорву долларов и родить детей, о которых она мечтала.

Ведь уже тогда заходила речь о спутниках Урана! А я мечтал, как вскарабкаюсь на пик высотой в десять тысяч километров. Мои мысли уже занимали гейзеры Тритона, над которыми висит в черном небе бледно-голубой Нептун.

От подобных грез у меня голова шла кругом. Но теперь все это в прошлом.

На Рабочей станции № 17 работали две русские женщины, прибывшие к нам с Троянцев года два назад: высокие, стройные, рыжеволосые. Эти инженеры-нефтяники из Тюмени были похожи одна на другую, как сестры-близнецы. Им было лет по сорок, а может, и больше того; по Солнечной системе они кочевали уже не менее пятнадцати лет.

Обе постоянно сыпали шутками, умели поднять настроение, непрерывно друг над другом подтрунивали, употребляя то английские, то какие-то непонятные словечки. Сейчас главной темой их шуток был я: речь то и дело заходила о том, которая из них отхватит меня первой, а кому я достанусь уже обессиленным.

В их жилом пузыре, вдыхая экзотические запахи и наблюдая, как одна из них стягивает скафандр, демонстрируя разошедшийся шов на нижнем комбинезоне, я сорвался и отпустил непристойное замечание.

Катерина — кажется, это была она — удивленно вытаращила глаза, бросила на Ларису не понятный мне взгляд, потом вымученно улыбнулась.

— Простите, — сказал я, спохватившись.

Катерина выпрямилась, так и не сняв до конца скафандр, и сказала чересчур мягко:

— Можешь не извиняться. Мы рады. Раньше мы за тебя беспокоились.

Я достиг одного из мест, где любил останавливаться, — вершины Аэрхерста. Чуть в стороне от колеи там лежит нетронутый белый снег. Я выключил фары, заглушил двигатель и замер.

Вдали, над равниной, я увидел ливень. В темном небе висела огромная плоская туча черно-серого оттенка. Изливавшийся из нее дождь казался туманом, состоящим из точек; самих точечек было не разглядеть, они сливались в серебристо-синюю колонну, заслонявшую пейзаж.

Где-то в вышине, за облаками, парил почерневший Сатурн, затмевающий Солнце. Я хотел разглядеть края тени, но не сумел этого сделать. Как-нибудь в следующий раз.

Мне было приятно, что они за меня беспокоятся. Выходит, есть еще люди, которым я не безразличен.

На пульте замигал индикатор: с перерывом в четверть секунды цвет индикатора поменялся с красного на голубой, с голубого на желтый, с желтого на зеленый: цвета сливались в один. Я дотронулся кончиком пальца до кнопки, назвал свой позывной и прислушался. Среди помех я различил голос Кристи:

— Можешь внести мою станцию в план ремонтных работ?

Ее голос звучал необычно: в нем слышалось волнение и странное сочетание неуверенности и порыва. Хотя все это могло быть и плодом моего воображения. Много ли можно прочесть в голосе, искаженном помехами почти до неузнаваемости?

— Что у тебя стряслось?

— Точно не скажу, — ответила она после долгой паузы. — Наверное, то же самое, что в прошлый раз, только хуже.

В прошлый раз ничего особенного как будто не произошло. Несколько испорченных микросхем — сущая безделица. Я пробежал глазами свой график, вспомнил Кристи с ее цветастой живностью и в расстегнутом комбинезоне.

— Я провожу плановую проверку автоматизированного трубопровода с этой стороны гряды, — ответил я ей. — Могу свернуть к тебе между подстанциями три и четыре.

— Когда? — Намекает на срочность? Забыла, что со всякой срочностью теперь покончено?

— Через тридцать один час.

Новая пауза, бесконечная и невыносимая. Даже помехи не могли скрыть ее разочарования.

— Что ж, пусть будет так, — сказала наконец она.

— До встречи.

Я нажал кнопку и откинулся в кресле, любуясь ливневыми тучами. Небо над ними медленно темнело, наливаясь сочными красками.

Что у нее произошло? Неужели опять все те же разноцветные мазки? Одно ясно: лично я тут ни при чем. В очередной раз вспомнив ее расстегнутый комбинезон, я снисходительно улыбнулся. Правда, снисхождение требовалось мне самому. Никогда еще я так не зацикливался на одной мысли. Или прежнее существование ныне нельзя брать в расчет?

Когда жизнь наполнена предсмертным напряжением, в ней могут происходить забавные неожиданности.

Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.