Виталий Севастьянов - Фантастика - 1979 Страница 10

Товарищ мой в грудь был ранен, в легкие, вижу, потемнел лицом, еле движется.

Словно наяву увидел я то, о чем рассказывал Костя Цвигузовский.

Ход круто пошел вниз, с потолка, со стен стали срываться капли воды, пол стал мокрым. Беглецы догадались, что идут под рекой. Каменной кладки не стало, ход был просто прорублен в толще известняка. Под ногами зажурчал холодный живой поток. Вода была по колено Косте и его товарищу, по пояс — мальчугану. А ход все опускался. Вскоре беглецы брели по пояс в воде, а мальчуган шел на цыпочках, чтобы не захлебнуться, высоко поднимал над головой горящий фонарик.

— Костя! Костя! — долетел чей-то тревожный голос. — Тебя на почту вызывают. Звонить кто-то будет…

Рассказ прервался, Костя торопливо встал, вбежал в дом, вернулся переодетым, вывел из сарая велосипед…

Костю вызвали на совещание в Псков, я вернулся в Порхов. На автобусной остановке меня ждала Зина.

— Я каждый день прихожу… Всего два автобуса, живем рядом. Рассказывай, что узнал!

Выслушав меня, Зина вздохнула:

— Опять не до конца… В музее говорят, что никакого хода не было, а мне думается — был…

Через четыре дня я вернулся на родину. Когда шел берегом Лиственного озера, показалось вдруг, что я никогда и никуда не уезжал, всегда был здесь и жизнь была неподвижной и прозрачной, как озерная вода. Старая Проса была в тревоге, тужила, что пропала черная курица.

— Может, ястреб унес? — высказал я предположение.

— Не, не ястреб — сова… Совы есть — кур дерут. Прилетит днем, бух на курицу и задерет… Кругом напасти. Боров все гряды избуравил, в саду гада застебала… Лето сухое, вот и ползут в деревню из болотины.

Я спросил Просу про Костю Цвигузовского.

— Сейчас вроде тверезый. Тверезый-то он хороший, а напьется, так кричит, буянничает, кулаком сулит. Он и в партизанах один раз напился, так пулемет отобрали, посадили на ночь в хлевину… Бранили потом.

Проса вдруг вспомнила, что я уезжал…

— Съездил-то удачно? Узнал чего?

— Узнал… Только Костя знает самое главное… Рассказать не успел…

— Так найди Костю. Только он на месте не сидит, некогда, то сам работает, то другим помогает. Искать надо. Был бы бинокль, он бы так и притянул… Может, он на покосе, а может, и в кузнице…

Костю помог мне найти мальчишка. Около озерка Слепец, на сплавине Костя чинил продырявившуюся комягу. Рядом лежали сети, липовый черпак и зесло…

Выслушав мою просьбу, ветеран нахмурился.

— Вспоминать — душу бередить… Ладно, доскажу… Спасибо, что пришли. Ватагой веселее… Бывает, не с кем и рыбу половить… Без дружков живу. Кто старше меня, кто млаже. Ровесников нет — сложили головы.

День стоял теплый и ласковый, над Слепцом кружили дикие утки.

Рассказ Кости был прост и суров.

— …Кто там? Кто? — тревожно спросили из-за двери. — Пароль?

— Белый камень, — ответил мальчуган.

Дверь с шумом открылась, и Костя увидел подземелье с низким каменным сводом и корявыми стенами. На валуне теплилась жировая плошка, огонек ее был похож на осенний осиновый лист. На полу, на снопах соломы лежали раненые: смутно белели бинты, слышались стоны.

В древности в подземелье был, видимо, склад: в углу теснились дубовые пороховые бочки, грудой лежали огромные каменные ядра, а рядом с ними — ствол от старинной пищали. По стене спускалась цепь грубой железной ковки…

— Под землей жутко, — признался Костя. — Темнота — глаз коли… Будто из полдня прямо в полночь попал… Сыро, пахнет что в погребе. Окоп пашней пахнет, а тут иной дух, тяжелый… Где идешь стоя, а где и ползком приходится. В одном месте на спине полз, извиваюсь, будто уж на болотине. Обвала страшно. Придавит, и сразу тебе могила — на веки вечные. Одно слово — подземелье… Кто ад выдумал, тот точно под землей бывал.

— И в лазарете… страшно? — спросил кто-то из мальчишек.

— Нет, там потолок надежный, люди рядом, да и огонь всегда горел. Хочешь пить — воды целая бочка. Хочешь родничной воды, бери котелок, иди к тайнику, колодцу древнему.

— А как… в уборную? — смущаясь, спросил мальчуган и покраснел.

— Люди в древности не хуже нас были. Все у них имелось, и водопровод самотечный, и это самое — для грязного стока… Деревянные такие трубы, для изоляции берестой обложены.

— Душно… Очень?

— Что душно, то душно, но есть и такие места, где и ветер веет… А тишина-то, тишина. Будто уши ватой заложены.

— А теперь все это… цело? — с затаенной надеждой спросил я сам.

— Что-то, видно, и цело… Искать надо, копать… Фашисты нашли все-таки вход и выход, полезли под землю, а по ним — из пулемета. Тогда они привезли взрывчатку, рвать начали, замуровать наших решили. Замуровали намертво.

— И наши погибли? — испугался мальчуган.

— Вырвались… Клин клином вышибают. В одном месте ход близко к поверхности подходит, заложили шашек семь тола, подрывники и в лазарете были, и как бабахнут… Взрывом и пробило выход. Грохнуло под землей, фашисты и не услышали. Выбрались, а земля осыпалась.

Я спросил Костю, долго ли он был в подземелье.

— А часов шесть, не боле. Волю, понимаешь, почуял… В поле захотелось, в лес — на простор. На земле человек как птица, а под землей — вроде крота… Отпустили, как только стемнело. Прошел назад по подземному ходу, вышел на кладбище, а там — ольховые кусты, луговина. Не шел, а бежал.

Река попалась — вброд перебрался. Полуживой, а верст сорок отмахал. Своих нашел быстро. Не поверите, каравай черного хлеба в один присест угрохал… Медсестра, как ребенка, рыбьим жиром поила. И сразу в бой угодил, в самое пекло.

— А где был второй выход? — перебил ветерана Саня.

— Чего не знаю, того не знаю. Вроде в крепостной башне, а вроде в стене камень отодвигался… Был и другой разговор. В крепости дома стояли, в угловой жил подпольщик Калачев. В честь его улица в нашем Порхове названа. Так будто выход был прямо в подвале. Копали тайник, видят — каменная кладка. Ну пробили ее ломами, видят — подземный ход…

Костя задумался:

— Это я так думаю, а про второй выход не слышал даже слова. А про первый молчать велели, только в особом отделе и рассказал… Теперь вспомню и думаю: не сон ли снился… Боюсь рассказывать, вдруг не поверят…

Костя нахмурился, опустил плечи. Я знал, что Костя был партизаном, знал о его храбрости, но столько лет не знал о главном. Видно, в душе человеческой есть свои тайники, свои подземные ходы, и найти их, ой, нелегко…

— Ушел я один, без товарища… Не знаю, вылечился он или нет, жив ли сейчас. Может, там, под землей, и остался. Искать — так фамилии не знаю. В лагере под номерами были, фамилии… придумывали…