Надя Яр - Вальхалла. Повесть о бессмертных Страница 10

Потом, когда мы отпраздновали победу и попрощались, когда нам заплатили, когда нас поблагодарили и проводили в путь спасённые нами улели — и когда нас не пригласили остаться и вступить в Сообщество Крысы — я начала таять. Когда наш шаттл приземился в Хориве, на набережной Днепра, я уже почти пропала. Словно майский снег.

Это был худший день моей жизни. Когда люк шаттла открылся, я практически выпала на асфальт, костюм, оружие и всё. Я не могла подняться. Мне казалось, что совсем рядом, за рекой, за горизонтом небо лазерно-красно, там скачут чейзеры по голубым горам, горят тела и города, и кто-то там — солдат по имени Джейн Грэй — срастается с машиной, чтобы вечно участвовать в бойне.

И я сначала говорила, а потом кричала, кричала обо всём, что — я знала — случилось с нами на Этерне — что мы конченные существа, что мы убили на войне наши души, что мы никогда больше не сможем жить среди людей, что нас не захотел даже Крыса — даже Крыса, не брезгующий никем! А Андрей был недвижим, как камень, его бледные глаза беспощадны, холодны и мертвы, и он не помог мне подняться, не подал мне руку. Он сидел так, как сидел весь полёт, и смотрел на меня в упор, как на что-то жалкое — раздавленную птицу, сломанную машину — а потом смотрел мимо меня, на памятник земным мореходам, на зелёные волны Днепра, на прогулочные яхты, на солнце.

Потом был блэкаут. Следующее, что я помню — это как я, пошатываясь, добрела до светофора, перешла дорогу и зашла в патриотический книжный магазин. Я в нём бывала до войны. Дубовые полки, столики, касса — всё было до невозможности обыкновенно, но реальность обладала тем качеством, которое придаёт ей тяжёлая болезнь — она была отодвинута от меня на шаг. В шкафчике я нашла тонкий, в твёрдой обложке сборник стихов Ника Перумова, писателя-фантаста, автора нескольких моих любимых книг. Он был первым министром культуры России после 1991 года и до самой осени 1993, до восстания в Белом Доме, когда долг русского патриота велел ему поддержать обречённых путчистов. Я сразу ухватилась за сборник его стихов, хотя знала, что стихи у него невысокого качества. Зато их содержание меня интересовало. Я просмотрела сборник. Стихов там было немного, больше прозаических фрагментов о жизни автора и смысле его творчества.

Я решила купить сборник. У самой кассы я заметила на полке Книгу Часов и вспомнила, что подарила свою какому-то улели и надо теперь купить новую. В те мгновения я не помнила имени Орниля и не вспомнила бы о священной книге, если бы она не попалась мне на глаза. Всё истинно высокое перегорело во мне на Ларе. Осталось только самое первое, простое и необходимое, как кровь.

14. Просто так

Пау-пау… пау-пау… пау-пау… пау-пау…

Всю дорогу с Этерны я лежала на койке в каюте и слушала этот голос здорового, сильного двигателя. Пау-пау, мурлыкали силовые поля. Пау-пау, мы с вами, здесь, и всё идёт по плану. Всё шло по плану, по чужому плану. Для меня время сдвинулось. Я засыпала, просыпалась и каждый раз не верила, что оставляю войну за собой. За эти дни я, наверное, спала больше, чем за последние месяцы на Этерне.

Дорогу я вообще помню плохо. Только вот что я спала. Кажется, зашёл Андрей, при оружии, в форме, хотел поговорить, ничего от меня не добился, ушёл. Потом мы разминали ноги на какой-то станции — Вавилон. Хотели закупиться, но у нас не было ни наличных, ни карт. Некоторые продавали свои бриллианты скупщикам, за бесценок. Я просто расплатилась крохотным камнем. Ещё бы вспомнить, за что я его отдала…

Время между тем продолжало шалить и после срыва в порту. Катарсиса не получилось. Просыпаюсь — и будто снова на корабле. Пау-пау. Психоз.

Я бродила по городу. Просто так. Сидела на лавках, в кафе, читала заголовки газет. Формы не регистрировались, только смысл. За два года нашей войны Буковина стала более идейной, более гиперборейской. Теперь все старшеклассники читали в школе Книгу Часов, причём за это не выдавали оценок. Умно. Мне пришла мысль, что на планете идёт реакция, и она может привести нас к своей собственной теократии. Это меня не беспокоило, посколько это была бы «моя» теократия, но я ещё помнила церковь на Алом Острове и решила помочь православным, если бы их начали притеснять. Православных, однако, не тронули. Наш Верховный Совет никогда не мог похвастаться клинической глупостью, свойственной некоторым правительствам Вавилона. Но в те дни я очень хорошо могла себе представить, как я стреляю в своих. Мне тогда было всё равно, кого убивать, лишь бы они были похожи на гитов. Если бы это были свои, то тем хуже для них. Я до такого дошла.

Мне стукнуло двадцать пять.

Сентябрь. Я носила капюшон, потому что СМИ как-то пронюхали о солдате по имени Джейн Грэй. Теперь по Хориву сновали журналюги. Я пряталась от них ради их собственной безопасности.

В то утро я гуляла по берегу Днепра, когда моё внимание привлекло что-то, лежащее на асфальте. Обрывок грязного меха величиною с ладонь… Чья-то рукавичка? Я подошла и нагнулась. Это было погибшее животное — кролик или маленький шушик. Не котёнок, потому что на нём не было видно хвоста. Оно было сплющено, изуродовано и измято до полной неузнаваемости. Что за враг настиг его здесь, на улице города, и придал ему такой вид? Большая собака? Но собака не бросила бы добычу. Очевидно, бедное существо стало жертвой проходящей машины. Угодило ночью под колёса и валяется теперь здесь, совсем недавно живое. Смерть, смерть на улице жизни, на Этерне, в Рийаране, в Хориве… Она таится в засадах, голодная смерть. Не успела я отойти от трупика на три шага, как подлетела ворона и принялась его клевать.

Я сидела на лавочке с видом на Алый Остров, когда ко мне подсел этот вавилонянин.

— Не странно ли, — без «здравстуйте» промолвил он, — видеть гиперборейца, который принял даруемое нашей эпохой техническое бессмертие, в то время как гиперборейские боги, которым он предан, каждый по-своему поддались смерти? Кажется, это парадокс.

— Нет. Это непонимание смысла жертвы, — ответила я. — С Вашей стороны. Неру, Ран и Андрей умерли не ради красивой смерти для самих себя, а ради жизни для многих. Один человек умирает — многие люди живут. Это добрый обмен.

— И всё же — смерть! From the dark heart the rider came, him followed the night, but under early morning's ray he fell apart and died…

— He came alive again before the end of day, — сказала я. — Андрей жив.

— Вы знаете, я одного никак не пойму, может быть, Вы мне объясните. Какой смысл в этом воскрешении для нас? Я понимаю, какой смысл христиане вкладывают в воскрешение Христа. Я не принимаю этого, но мне это ясно. А что значит для меня в рамках Вашего мифа тот факт, что Андрей восстал из мёртвых? Когда я пытаюсь принять это всерьёз, оно у меня вызывает нехорошие чувства — хмурую зависть… Я даже не понимаю, как он это сделал. Разве я мог бы повторить этот трюк?