Андрей Столяров - Телефон для глухих Страница 10

В темноте завыла сирена - вынимая душу, выдергивая по нитке каждый нерв. - Встать!.. - в самое ухо заорал Скотина Бак. - Слезай, скотина!.. Я кубарем полетел с нар. Стуча зубами, натянул штаны, продел руки в полосатую куртку. От нее разило карболкой. Она если и согревала, то самую чуть, но спать в одежде все равно не разрешалось. Скотина Бак, не ленясь, сам, два или три раза за ночь обходил бараки и, если замечал непорядок, срывал с провинившегося задубевшее, драное одеяло, ударами резиновой дубинки гнал из теплого и затхлого нутра - ставил снаружи, в ледяном сумраке, под синим кругом дверной лампы - на весь остаток ночи.

- Сми-ирна!..

Блоковые, выказывая усердие, побежали в проходе. Рассыпали Тычки. Сопели и матерились. Но больше для виду. Они жили тут же, в закутке, за дощатой перегородкой и знали, что ночью, когда в придавленных темнотой бараках тихой змеей от стенки к стенке ползет въедливо-ядовитый шепот, каждый из них может запросто лечь и не проснуться - найдут утром с посиневшим языком и вытаращенными от удушья глазами. Поэтому блоковые даже под совиным взглядом Скотины Бака лишь бодро суетились - на месте, стараясь не забираться далеко в гущу копошащихся, с трудом разгибающихся, полосатых тел. Я улучил момент и как всегда сунул на грудь сбереженную пайку - ощутил кожей колючую твердость хлеба. У меня ныла спина, и позвоночник, хрустя, разламывался на части. На скуле немел кровоподтек: это приложился Сапог, увидев, что я везу полупустую тачку. Я не сразу вспомнил о Водаке. А когда вспомнил, тут же вылетела из головы и спина, и нарывающий палец, и то, что вчера, перед отбоем, сидя на нарах, я с тоской и горечью кончиком языка сковырнул два левых зуба и выплюнул их в ладонь.

Лежанка Водака была пуста. Рядом со мной - по порядку номеров, его тоже не было. Я чуть было не сел обратно. Но Скотина Бак, будто почуяв, воткнулся в меня дикими глазами. Или не в меня. Все равно. Никогда не угадаешь, куда смотрит эта сволочь.

Клейст, хрипя отбитой грудью, держался за верхние нары.

- Ушел... Слушай - ушел все-таки... Ах, майор, я же предупреждал поймают его...

Он еле стоял.

- Теперь расстреляют каждого пятого...

- Тебя-то не расстреляют, - сказал я.

- Меня - вряд ли... Бак прикончит... Мордой в грязь... Скоро уже... наверное, сегодня...

- Вчера ты говорил то же самое.

- Внимание! Выходи! - заорали блоковые.

Встали в дверях, выпятив звериные подбородки. Скотина Бак махнул дубинкой. Деревянные подметки десятками молотков застучали в пол. Передо мной качалась сутулая спина Хермлина. Он непрерывно кашлял, сотрясаясь всем телом. Водак, вероятно, ушел ночью, где-то в середине, когда часовые на вышках клюют носами, вздрагивают и ознобленно подергивают непромокаемые плащи. Выйти из барака не проблема. Труднее пересечь плац - гладкий и голый, пронизываемый голубыми лучами прожекторов. Охрана стреляет в любую тень. Просто так. От скуки. Чтобы не задохнуться сном среди грузной и непроницаемой темноты. Я прикинул шансы. Шансы у него были. Если отбросить Клейста, его предсказания. У каменоломен проволока идет всего в один ряд. И ток через нее не пропущен - не дотянули провода. Там есть одна канава. Мы ее сразу заметили, в первый же день. Неглубокая такая - полметра. Тянется через поле к оврагу, заросшему кустарником. Очень удобно, с вышек не просматривается. Правда, она заколочена щитом под проволокой, но внизу течет ручей, и Водак говорил, что земля, наверное, мягкая, можно подкопать. Так что плац - самое трудное. Я остро позавидовал ему. Пробирается сейчас по дну, раздвигает мокрые ветви. Мне уйти было нельзя. Потому что - Катарина. А так бы... Отсюда до города километров пятьдесят. Завтра к вечеру могли бы быть там. Или еще раньше выйти к передовым постам. Хотя - какое завтра. Это для нас - завтра, и послезавтра, и неделя, и месяц. А для них там, за чертой хроноклазма, - одно бесконечное сегодня.

В дверях произошла заминка. Скотина Бак придрался к Петеру. Держал его левой рукой, закрутив куртку на горле. Орал, свирепея: - Я тебя научу, скотина!.. Ты будешь, скотина, знать, кто я такой, скотина!.. - Щуплый Петер мотался, как тряпка. Отвечать - не осмеливался. Кончилось это, как и должно было кончиться. Скотина Бак махнул литым кулаком. Удар был глухой и отрывистый. Петер осел, коротко хлипнув. Сволочь этот Бак. Всегда бьет в висок - и насмерть. Кулак у него пудовый. Еще хвастается, что убивает с первого же раза.

Я смотрел и никак не мог вспомнить его в ливрее с галунами и позументами. Хотя видел. Как он, согнувшись и приклеив к лицу улыбку, открывает двери. Получив чаевые, тихонько свистит: - Бл-дарю-вас... Щетина, мутные вены глаз, лиловые щеки, отвисшие с перепою... - Что с нами делает Оракул? Или точнее - что мы сами делаем с собой?

- Ста-ановись!..

Боковые подгоняли опаздывающих.

- Я все это уже видел, - сказал Хермлин. - В сороковом году. Мне было тогда четырнадцать лет, мы жили в Европе. Нас собрали и повезли - целый эшелон. Тоже - лагерь, собаки, дым из труб... Мои родители так и остались там...

Моросил мелкий дождь Земля раскисла, перемешанная сотнями ног. Намокла куртка. По телу полз озноб. Я не ответил Хермлину. Я уже объяснял, что это - модель, и он не поверил. Многие не верили. Солдаты были настоящие рослые, веселые, уверенные в своем превосходстве. Стены в бараках - из обыкновенного дерева, проволока - железная, свекла в баланде - как свекла, жесткая и сладковатая. И главное, настоящими были ежедневные смерти - от пули, от ударов дубинки, или просто от истощения на липком бетонном полу лазарета.

Нас выгнали на аппельплац. Лучи прожекторов белыми мечами падали с неба, ослепляя и выхватывая полосатые, мокрые фигуры. Я оказался во втором ряду. Это было хорошо. Меньше опасности попасться на глаза. Чем реже тебя замечают, тем дольше живешь. Такое правило. Я это быстро усвоил. Женский лагерь выгнали тоже. Они стояли напротив - темной шеренгой.

Аккуратно обходя лужи, из приветливого домика канцелярии вышел Сапог в жирном резиновом плаще. Откинул капюшон. Надрываясь, закричал по-немецки. Скотина Бак переводил, спотыкаясь с похмелья. И так можно было понять: - ...Попытка к бегству!.. Бессмысленно!.. Следует выполнять!.. Клейст обвисал на мне. Он здорово раскис за последние дни. Бормотал: - Я недолго... чуть согреться... я умру - пусть... только не в лазарет... - Я его понимал. О лазарете ходили жуткие слухи. Оттуда не возвращались. Сапог перестал кричать. Вдруг вывели Водака - под руки - двое солдат. У него волочились согнутые ноги. Он был страшно избит. - Конечно, - сказал Клейст, - я его предупреждал. - Заткнись, - сказал я сквозь зубы. Они остановились перед строем, облитые прожекторами. Сапог опять закричал: ...Пойманный беглец!.. Согласно лагерным правилам!.. Всякий, кто!.. Скотина Бак повторял хриплым эхом. Солдаты завернули Водаку руки и привязали к столбу, врытому в землю. Так совершались экзекуции. Отошли. У Водака упала голова. Он был без сознания. Я закоченел. Плохо, что все это видит Катарина. Она уже на пределе. Сапог снова начал кричать. - Это ужасно, - прошептал Хермлин. - К чему мы пришли? Неужели все сначала? Вы говорите, что это Оракул? Не знаю - как можно... Ведь он разумный? Я ничего не понимаю в этом: зачем нам такой Контакт?.. Войны, лагеря, казни... Сапог - тоже молекулярная кукла? А солдаты? Какой-то кошмар... Мне семьдесят лет, и я кончаю тем, с чего начинал... Надо прервать Контакт. Мы же просто не понимаем друг друга. Словно двое глухих говорят по телефону... Я читал где-то: может быть, и у них так же - наши самые невинные действия вызывают катастрофу... Зачем это им и зачем это нам?.. Прошипела автоматная очередь, почти неслышно в дожде. Водак обвис на завернутых руках. Его отвязали, и он повалился. Сапог скомандовал.