Олег Пелипейченко - Искушение чародея (сборник) Страница 11

Как-то, было это, кажется, в середине октября, я приплелся домой. Было уже тепло – весь день я провел в водопроводной трубе под Неглинкой, – меня встретил отец, вернее, голос его, потому что папа сам уже не мог передвигаться. «Познакомься, мальчик, – сказал папа, – эта женщина отныне твоя мама. Она приехала вчера из Бузулука и заменит нашу маму, которая нас сегодня после обеда покинула». Мне бы надо заплакать, сопротивляться… Но как можно сопротивляться, если температура приблизилась к пятидесяти, и мало у кого из моих сверстников были родители. Я принял новую маму как должное, но что с ней стало потом – не знаю. Отец мой, насколько мне известно, решил спастись и ушел пешком на юг, к прохладе и умеренному климату. Вряд ли он пережил переход через Среднерусскую пустыню.

Ага, вот и возвращается мой сын. За ним – свора его детишек и обе его жены. Как смешно сегодня думать о том, что когда-то у нас была проблема малой деторождаемости. Сегодня на всех стенах висят плакаты: «Ограничивайте число детей восемью! Это разумно!» А что есть разум? Когда под новый, семьдесят третий, год мы были объявлены слаборазвитой страной и нам стали оказывать экономическую помощь более счастливые соседи, рождаемость сразу поползла вверх. Примерно с такой же скоростью, как стала падать грамотность. Говорят, и то и другое произошло от пассивности населения. Ведь, для того чтобы детей рождалось поменьше, родители должны об этом думать. А кто, простите, будет думать в нашем климате?

Мой сын садится рядом и молчит. Жены начинают вытирать сопли малышам. Женщины всегда суетливы и глупы. Есть мнение, что в ближайшем будущем их ограничат в передвижении и даже, может, запретят им выходить из домов без паранджи. В этом, кажется, есть смысл. У людей и так мало собственности: тростниковая хижина, белая тряпка – национальная русская одежда, его жены и дети. Мой сын, правда, демократ. Я его сам таким вырастил. Он умеет читать и даже подписывается. Это дало ему хорошую работу на кунжутовой плантации в Черемушках. Он бы зарабатывал лучше, но с него берут большие штрафы за то, что обезьяны потребляют посевы.

– Отец, – сказал сын, садясь у моих ног. – У нашей плантации появился тигр. Он уже украл двух рабочих.

– Что делать, сын, – отвечаю я, как всегда, мудро. – Тигры всегда водились под Москвой. Испокон веку.

Я в этом в самом деле не уверен. Но нельзя вносить смущение в мозг моего сына. Он – моя надежда и опора в старости.

– Выпей холодного тростникового сока, – говорю я сыну. – И не думай о тиграх.

Здание аэропорта пошатывается. В «Вечерней Москве» писали уже, что его наполовину сожрали термиты, но администрация аэропорта и в ус не дует. Это прискорбно. Если здание упадет, в будущем придется ждать самолеты под навесом из пальмовых листьев. Как в Новосибирске, куда я в прошлом году ездил закупать копру.

– Ах, – говорит мой сосед. – Быть не может.

И он показывает мне заметку в газете, где сказано, что в Кольской пустыне, у самого моря, обнаружены остатки какого-то древнего города. Ученые, если верить газете, полагают, что город назывался Мурманском.

Что же, все может быть. Мы как-то всей семьей ездили туда, на берег моря, отдыхать. Было, как всегда, очень жарко, и надоедали скорпионы и гремучие змеи. Там высокие дюны, в которых можно укрыть и не один город. Когда-нибудь там могла существовать цивилизация. И она могла называться мурманской. Это было очень давно. Хотя постойте… нет, мне показалось.

А впрочем, я, когда вернусь из прохладной Грузии (сын как раз спрашивает меня, не забыл ли я свитер и пальто, – отвечаю, что не забыл), обязательно зайду в Исторический музей. Мне, как интеллигенту, человеку грамотному и свидетелю больших событий, интересно бывать в этом хранилище прошлого. Там, в небольших комнатах, закрытых для посторонних, хранятся некоторые вещи, выставлять которые неудобно, потому что редкие посетители музея, заходящие туда в основном посидеть в тени и выпить прохладительных напитков, могут считать это пустой выдумкой и обидеться. Там есть картина «Снег идет» и целый ряд предметов из металлов, например монеты и еще кое-что. Некоторые из этих вещей можно встретить в Африке, но сотрудники музея уверяют, что они изготавливались в Москве. Мы иногда вместе с сотрудниками весело смеемся над тем, сколько усилий тратили наши предки для того, чтобы выжить, какие смешные одежды они носили на улицах Москвы, в каких смешных экипажах они передвигались…

Ну ладно, пора кончать размышления. У меня еще будет возможность вернуться к ним в дороге. Вот уже по залу идет стюардесса с хлопушкой и созывает пассажиров на самолетный рейс Москва – Тбилиси. Мои родственники подхватывают тюки и чемоданы. И мы спешим к выходу на посадку.

Вот и наш самолет – очень красивый, современных линий экипаж, запряженный буйволами. После некоторой схватки за места меня удобно устраивают у открытого окошка. Мои мешки с зелеными мандаринами – рядом. Теперь предстоит долгая дорога через пустыню, тропические леса и мангровые заросли Тулы. Только бы мандарины не созрели раньше, чем я доберусь до студеного города Тбилиси.

– Прощай, дедушка! – кричат мои родственники.

Они не надеются меня снова увидеть.

Но я знаю, что вернусь. Мне обязательно надо побывать в Историческом музее и узнать, водились ли тигры в Москве до 1972 года. А вдруг их не было?

1973 г.

Часть вторая

Искушение чародея

Сергей Удалин. Искушение чародея

– Обязательно, – улыбнулся Кин очаровательной гримасой уставшего от постоянной реставрации, от поисков и находок великого человека. – Но мы ненадолго, проездом Аню навестили.

Еще у двери Анна поняла, что в номере кто-то есть. Или только что был. Не то чтобы заметила, скорее почувствовала. По слишком напряженной, как сдерживаемое дыхание, тишине. По идеально заправленной, не успевшей хоть чуточку просесть, кровати. По стерильному, как в лаборатории, пахнущему озоном воздуху. Притом что дверь на балкон была приоткрыта, явно для того, чтобы выветрился запах. Недавно приоткрыта.

Ну что ж, Анна с самого начала ожидала от этой внезапной командировки какого-то подвоха. Слыханное ли дело, чтобы музей-заповедник оплатил дорогу из Питера в Нижний Новгород и обратно в спальном вагоне и забронировал в гостинице двухкомнатный номер люкс на неделю вперед. Откуда, спрашивается, у них такие деньги? И с какого перепуга им срочно понадобилась консультация рядового кандидата исторических наук? Дело ясное, что дело темное. Рано или поздно что-то должно было случиться.

Удивительно, но никакого страха она не испытывала. Только облегчение и спрятавшееся под усталостью любопытство. Даже от мелькнувшего в голове словечка «бандиты» повеяло чем-то забытым, но светлым. И грустным.

И все же она вздрогнула, услышав спокойный, будничный голос:

– Здравствуйте, Анна.

У балконной двери стоял невысокий черноволосый мужчина лет сорока, одетый в деловой костюм неброского темно-серого цвета. Его самого тоже можно было бы назвать неброским, если бы не глаза – синие, пронзительные и какие-то отчаянные. «Гусарские», – вспомнила Анна и одними губами беззвучно прошептала:

– Вы?

– Мы, – кивнул Жюль, заодно отвечая и на следующий, еще не заданный, но уже ставший ненужным вопрос.

Анна отступила на шаг и прислонилась спиной к спасительной стене. Голова кружилась, ноги норовили предательски подогнуться.

– Кин уехал на вокзал, встречать вас. Но, судя по всему, опоздал, – добил ее Жюль новым сообщением.

Нет, надо успокоиться, взять себя в руки. Нельзя, чтобы Кин ее увидел такой растерянной. В конце концов, она уже не та наивная, романтичная девочка. Столько времени прошло, дочка уже школу оканчивает. Хотя, что такое двадцать лет в сравнении с той пропастью, через которую они пролетели?

Значит, командировка – это их работа. Но тогда…

– Что-то случилось? – задала она еще один ненужный вопрос.

– Акиплеша сбежал, – все так же буднично и спокойно объяснил Жюль. – То есть теперь его зовут Акинфий.

– Как сбежал? Куда?

– К себе, в тринадцатый век.

– Та-а-ак, – протянула Анна и решила все-таки сесть в кресло. Каким бы мягким ни был вагон, подъем в пять утра все равно выматывает. Даже если тебя никто не собирается потом огорошить неожиданными известиями.

– Никто не ожидал, что все так по-дурацки получится, – продолжал Жюль, с каждой новой фразой утрачивая былую невозмутимость. – Он ведь уже адаптировался в нашем мире. Пока лежал в клинике, заочно получил высшее образование. Врачам пришлось с ним изрядно повозиться, но в конце концов и пальцы нарастили, и глаз восстановили. Даже рост чуточку подтянули. Он, конечно, и теперь невысок, но вы бы его не узнали при встрече… Не узнаете… – Жюль почему-то замялся и дальше заговорил еще эмоциональней. – Через два года он защитил кандидатскую по физике времени, еще через два – докторскую. Нашу лучшую лабораторию полностью передали в его распоряжение. Разумеется, поначалу за ним присматривали, но, сами понимаете, нельзя этим заниматься бесконечно и безнаказанно. Да и зачем? Акинфий выглядел счастливым человеком, увлеченным работой и довольным жизнью. Семью он, правда, так и не завел, но женским вниманием обижен не был. Никто же не знал, что это все неспроста.