Александр Тебеньков - Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман Страница 11

«…повернулась с правого бока на спину. Кулаки сжаты, мышцы тела напряжены. Лицо заострилось и неподвижно. Кожные покровы на руках побелели, на лице появляются области покраснения – на скулах и на лбу. Дыхание частое и прерывистое. Впечатление нарастающих каталептических явлений. Испытуемая стонет – длительно и протяжно. Веки плотно сжаты, глазные яблоки неподвижны… Продолжительный громкий стон… Резко меняется ритм дыхания – до 5—7 вдохов-выдохов в минуту. Пульс – примерно 130—140… Тело напряжено и неподвижно… Испытуемая делает глубокий выдох и открывает глаза. Зрачки на свет реагируют, испытуемая в сознании. Мышцы полностью расслаблены, кожные покровы постепенно приобретают естественный цвет. Общая слабость, испарина. С трудом может пошевелить пальцами рук. На вопрос: „Как себя чувствуете?“ – шевелит губами, пытается что-то ответить. Пытается улыбнуться, поднять правую руку. Вялость и незавершенность движений… Закрывает глаза. Мышцы лица расслаблены, глазные яблоки подвижны… Открывает глаза, еле слышно просит позвать П. Ф. Баринова…»

Дальнейшее Нина знала без «Примечаний» и запомнила, несмотря на состояние, прекрасно.

Разогнав темноту, вспыхнули неяркие матовые светильники, лаборатория наполнилась движением. Нина и не подозревал, сколько людей ночи напролет ждут ее снов. Баринов оказался тут же. Он не командовал, а неподвижно стоял за входом в кабинку, его сотрудники знали свое дело.

Уже потом, задним числом, Нина поняла, что суета вокруг нее была обманчива, казалась таковой лишь для непосвященного. Ее осмотрели и обстукали со всех сторон, проверяя рефлексы и еще что-то, быстро и точно взяли кровь из пальца и из вены – и все это не снимая датчиков.

Она едва успевала повиноваться коротким приказам: «Дышите… Не дышите… Повернитесь… Теперь направо… Закройте глаза… Откройте… Руки вперед… Ноги согните в коленях…» Так же внезапно, как появились, сотрудники лаборатории исчезли, остались только Баринов и Сталина Ивановна.

Нина в изнеможении лежала навзничь, из-за дикой слабости не в состоянии двинуть пальцем. Однако эта слабость была настолько хорошо знакома по прежним подобным пробуждениям, что на нее можно было не обращать внимания. Морально же она чувствовала себя на редкость неплохо и подумала, что дело, видимо, в том, что сон пришел на этот раз тут, в лаборатории, под наблюдением. Прежние страхи куда-то делись, хотя, если вдуматься, ровным счетом ничего не изменилось. И где-то глубоко теплилась наивная надежда – вдруг сейчас, сию минуту все станет на свои места. Вот-вот Баринов улыбнется, наклонится к ней и скажет: «Поздравляю, Нина Васильевна! С вами все ясно. Завтра начинаем курс лечения – и через месяц как рукой снимет!»

Она постаралась улыбнуться и спросила слабым голосом:

– Ну, как, Павел Филиппович? Успели зарегистрировать? Или придется еще один сон смотреть?

– Да-да, конечно! – торопливо и невпопад ответил он и, пододвинув стул, сел у изголовья. – Как вы себя чувствуете?

– На редкость паршиво, если честно, – помедлив, призналась она. – То есть, как обычно в такие моменты. Словно всю ночь на мне черти воду возили… А который час?

– Около трех. Скажите, есть разница по сравнению с прежними случаями?

– Как вам сказать… Объективно – ни малейшей.

Баринов пристально посмотрел на нее.

– А вот субъективно… Понимаете, Павел Филиппович, – она понизила и без того слабый голос, так, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать. – Понимаете, сегодня я первый раз не боюсь этих снов.

Баринов выпрямился и посмотрел на Сталину Ивановну. Та встала, закрыла журнал, подошла к Нине, заботливо поправила подушку и вышла, плотно задернув за собой занавеску. Баринов взял Нину за руку и легонько пожал.

– Понимаю, Нина Васильевна. Спасибо… Вот и не верь в предчувствие. Сегодня ведь не мое дежурство. Но я отпустил Александру Васильевну и остался сам. К счастью… А теперь, – он поколебался, глядя на ее осунувшееся, бледное лицо, но все же продолжил: – вы не возражаете, если мы с вами сейчас немного поработаем? Совсем чуть-чуть.

Искорки смеха мелькнули у Нины в глазах. Она слегка приподнялась на локте и оглядела себя.

– Хорош же у вас работник!.. Спрашивайте, Павел Филиппович. – Она подумала, прислушиваясь к себе, потом добавила просительно: – Только не очень долго, хорошо?

– Да, конечно! Я приду минут через пять-десять.

Пока он ходил, Нина с помощью Сталины Ивановны привела себя в относительный порядок и, закутавшись в халат, устроилась в углу кровати, подоткнув под спину подушку.

Баринов вернулся, держа в руке шприц.

– Слегка поддержим ваши силы, – ответил он на ее немой вопрос и жестом попросил закатать рукав.

Сильными пальцами он разминал место инъекции, а Нина подумала, что у него, оказывается, «легкая рука» – не всякая медсестра может похвалиться таким безболезненным уколом.

– Ну вот, сейчас вы немного взбодритесь… А теперь – по горячим следам. Как все было?

Этот сон снился Нине впервые, поэтому многих подробностей она не помнила. Главное, что осталось от него – это совершенно невероятное чувство голода. И еще – холод.

…Резко, словно нарисованный на холсте, она видела противоположный берег реки, заиндевевшие черные ели на крутом косогоре. Себя она ощущала сидящей на куче хвороста, опирающейся спиной на толстый ствол.

Она сидела здесь много дней, но река никак не становилась. Темные полыньи – куда хватало глаз направо и налево – парили отчетливым белым дымком, особенно заметным при косом свете стоящего по-над верхушками елей маленького, четко очерченного диска солнца. Торосы у берегов отбрасывали неяркие тени. Воздух был прозрачен и неподвижен. И все вокруг казалось неподвижным – неяркое солнце, на которое можно было смотреть, не щуря глаз, припорошенные инеем кусты травы, матово поблескивающая гладь замерзающей реки…

Нина нагнулась и подняла небольшой окатанный водой голыш – из кучки таких же камней у ее ног. С минуту почти невидящими глазами смотрела на него. Голыш был серый, с красноватой прожилкой посредине, и весил около килограмма. Ладонь на вид казалась раза в три больше той, что была у Нины на самом деле. Свежий шрам, начинаясь от места, где должны были быть мизинец и безымянный палец, тянулся через ладонь, подныривал под голыш и скрывался за запястьем под рукавом из грязного, свалявшегося меха. Нина крепко сжала камень, почувствовав боль в отсутствующих пальцах, медленно размахнулась и бросила. Звука удара она не слышала. И вообще, почему-то этот сон оказался беззвучным. В месте падения лед слегка прогнулся, в стороны брызнули короткие светлые трещинки. Камень отскочил, оставив белесый след, и заскользил по льду.

Она встала и, прихватив несколько камней, подошла к торосам.

Раз за разом, она бросала камни на лед – так, чтобы следующий падал на несколько шагов дальше. Последний упал за серединой речки, но и там не смог пробить корку льда. Нина облегченно вздохнула и снова почувствовала нечеловеческий голод, заставляющий терять последние силы. Напрягая волю, она попыталась подавить его. Но голод не уходил, забыть или прогнать его не удавалось. Он только на время, пока она бросала камни, затих, притаился, и теперь обрушился на нее в полной мере: так, что закружилась голова и в глазах поплыли багровые червячки. Нина тяжело осела на торчащую льдину.

Круговерть в голове постепенно улеглась.

Нина вышла по пологому берегу к куче хвороста, где сидела раньше, подняла с земли запорошенную инеем молодую елку с обломанной вершиной. Она перехватила ствол наперевес и, вперив глаза в тускло-желтый солнечный диск, что-то яростно прокричала ему – раз, другой, третий… Смысла беззвучного крика Нина не запомнила, но твердо знала, что трижды кричала одну и ту же фразу… Она почувствовала, как наполняются мышцы прежней силой, которой должно было хватить для задуманного.

Легко перемахнув через торосы, она оказалась на гладком льду. В черной прозрачной воде под ним стелились причесанные течением водоросли и пучки длинной прибрежной травы. Нина на полусогнутых ногах медленно зашагала вперед.

Лед прогибался все сильнее, каждой ступней Нина чувствовала, как что-то лопается внутри него. Заросшее дно отдалилось и исчезло. Нина осторожно опустилась на колени, потом легла на дышащий под ней лед. Она не смотрела далеко вперед – только на пять-десять шагов – но знала, что пройдена едва ли треть пути. Полуобняв ствол, она ползком продвигалась дальше и дальше, поочередно подтягивая то правую, то левую ногу, стараясь, чтобы большая часть тяжести тела приходилась на елку. Сквозь бесцветную корочку льда просвечивала та же черная вода. Ползти было тяжело, еще тяжелее было передвигать елку. Она скользила плохо, приходилось всем телом распластываться по льду и одной рукой подталкивать ее вперед.