Это злая разумная опухоль - Питер Уоттс Страница 11

Все это вызывает у меня глубокое беспокойство. Я не то чтобы верю, будто существование предвидения доказано, – это не так. Пока нет независимого повторения результатов Бема, я остаюсь скептиком. И меня не особенно злит сущность претензий, хоть я и думаю, что некоторые из них граничат с откровенной недобросовестностью. Я известен как тот парень, который считает науку яростной дракой между соревнующимися предубеждениями, чаще субъективными, чем нет.[27] (С другой стороны, если бы я изо всех сил пытался опровергнуть доказательства существования предвидения и все равно получал бы «значимые» подтверждения в одном случае из девяти, то не стал бы заметать это под ковер с помощью фраз типа «не убедительны нигде» и «за исключением, возможно» – я бы говорил: «Срань господня, чувак, возможно, преувеличил свои достижения, но, кажется, в этом все равно что-то есть…»)

Однако я начинаю сомневаться в принципе Лапласа. Я начинаю думать, действительно ли мудро предъявлять более высокие стандарты доказательства к любому утверждению, которое на этой неделе кажется нам наиболее противоречащим здравому смыслу. Постоянно применяемый порог значимости – 0,05 – может быть произвольно выбранным, но он хотя бы свободен от прихотей общественных стандартов. Начиная вещать об экстраординарных утверждениях, вы должны дать им определение, а лучшее определение, которое получилось сформулировать у меня, звучит так: «Любое утверждение, которое не соответствует нашему текущему пониманию того, как все работает». Неизбежный вывод из этой формулировки таков, что нынешний взгляд на мир всегда верен; мы определенно уже разобрались в природе реальности, и все, что свидетельствует об обратном, вызывает у нас особое подозрение.

Что, уж простите меня за такие слова, само по себе звучит как довольно экстраординарное утверждение.

Возможно, стоит назвать его следствием Галилея.

Почему я бездарь

(Блог, 6 июня 2013 года)

Я только что проглотил целый сезон – то есть скромные три эпизода, что, видимо, становится для Би-би-си нормой (см. «Шерлок»), – нового сериала про зомби под названием «Во плоти».

Да, я знаю. По нынешним временам сама фраза «новый сериал про зомби» балансирует на грани оксюморона. И тем не менее это действительно новый подход к старой парадигме: вообразите себе, что много лет спустя после того, как мертвецы выкопались из-под земли и начали лакомиться живыми, мы придумали, как их починить. Не совсем вылечить: примерно как с диабетом или ВИЧ – контроль вместо выздоровления. Вообразите себе лекарство, восстанавливающее разум, пусть и не способное справиться с разложением или выцветанием глаз.

Вообразите себе постепенное восстановление когнитивных контуров, и флешбэки, которые оно провоцирует, когда перезагружаются животные воспоминания. Вообразите, каково это – когда внезапные свежие воспоминания об убитых и выпотрошенных людях считаются с точки зрения медицины признаком выздоровления.

Вот что воображает «Во плоти». А еще он представляет контролируемую правительством реинтеграцию восстанавливающихся живых мертвецов («Синдром частичной смерти» – вот политически корректный термин; в довесок к нему прилагаются веселенькие буклеты, помогающие родне контролировать переход). Контактные линзы и грим, делающие частично умерших более терпимыми для общества, в котором они когда-то жили. Терапевтические сессии, на которых ошеломительное чувство вины из-за недавно вспомненных убийств и каннибализма перемежается с вызывающим самооправданием: «Мы должны были делать это, чтобы выжить. Они вышибали нам мозги не задумываясь – они защищали человечество! Им достаются медали, а нам – медикаменты…» Гипертрофированные патрули Соседского дозора, которые никогда не позволят вам забыть, что, как бы ни походили эти создания на людей сейчас, всего пары пропущенных уколов хватит, чтобы они снова обратились в прожорливых монстров прямо в сердце нашей общины…

Какая там задача у научной фантастики? Ах да: исследовать социальные эффекты научных и технологических перемен. Слишком большая часть НФ избирает подход в духе Гранд-тура по Парку аттракционов, предлагая восхитительный парад чудес и прогнозов, подобный какому-то футуристическому фрик-шоу. Требуется сериал вроде «Во плоти», чтобы напомнить нам, что технология – лишь половина уравнения, что молекулярный состав молотка или частота вращения бензопилы сами по себе представляют ограниченный интерес. Наша задача не выполнена, пока молоток не ударит в мясо.

«Во плоти» тычет вам этим ударом в лицо. А мне в лицо тычет моей собственной бездарностью.

Видите ли, в «Эхопраксии» тоже довольно много зомби. Они появляются в самом начале романа, в орегонской пустыне; по ходу сюжета различные действующие лица сталкиваются с зомби-аспектами в своем поведении. В «Эхопраксии» зомби бывают двух разновидностей: стандартные вирусные, сеющие панику и анархию, и более продвинутые, созданные хирургически, которых военные используют в операциях с большим количеством жертв, операциях, где самосознание может послужить помехой. Обеим разновидностям достается экранное время; обе подсвечивают философские вопросы, ставящие под сомнение само определение того, что значит быть человеком.

Ни та ни другая почти не пытаются ответить на вопросы типа «Как жить с чувством вины?» или «Как справиться с диссонансом, когда ты становишься местным героем, методично истребляя бешеных зомби, а потом твой сын возвращается из Афганистана частично умершим и с лицом, полным медицинских скрепок?».

«Во плоти» делает многое из того, что сделал я в своем романе. Он даже представляет псевдонаучное объяснение, почему зомби так тянет к мозгам: жертвы СЧС теряют способность создавать «гиальные» клетки в мозгу и поэтому должны поглощать чужие, чтобы восполнить их недостаток. (Я не уверен, случайная это ошибка в слове «глиальные» или сценаристам хватило сообразительности выдумать новый тип клеток со схожим названием, чтобы удобнее было отбиваться от придирок зануд, подобных мне.) Это объяснение не выдержит тщательного разбора, точно так же, как обращение «Ложной слепоты» к дефициту протокадерина ради оправдания неизбежного каннибализма моих собственных живых мертвецов, однако к этому я и веду: они избрали примерно тот же подход, что и я.

Разница в том, что они с его помощью достигли гораздо большего.

Я использовал техноболтовню, чтобы подкрепить философские размышления о свободе воли. «Во плоти» пользуется ей, чтобы показать нам убитых горем родителей, строящих отношения с любимым сыном после того, как он покончил с собой – и вернулся. При прямом сравнении болезненно очевидно, кто из нас при помощи своих ресурсов достиг лучшего эффекта.

Я только хотел бы понять это без такого наглядного урока.

Черный Рыцарь. In memoriam

(Блог, 11 мая 2012 года)

Два месяца назад с моим братом Джоном – он был старше меня на восемь лет – случился инсульт, вызвавший кровоизлияние в мозг. С тех пор, по словам его жены Трейси, все было как на американских горках: нейрохирурги не решались оперировать, пока Джон на сердечных лекарствах; кардиологи отказывались отменять прием