Андрей Ливадный - Форма жизни Страница 11

Нужно было как-то пережить это горе, найти новую точку опоры в пошатнувшемся мире.

Блеклая полоска зари зажглась у горизонта, подкрасив розовым серые облака, цепляющиеся за вершины города-мегаполиса. Она оделась и вышла в сонную прохладу загазованного осеннего утра.

Люди уже проснулись и спешили по своим делам.

Город на глазах превращался в шевелящийся муравейник. Мари некоторое время бесцельно брела по улице, но потом увеличивающаяся толпа прохожих начала затирать ее. Темп городской жизни не подразумевал бесцельных пеших прогулок в утренние и вечерние часы, когда миллионы людей спешили к транспортным развязкам уровней, чтобы успеть на очередной пневмопоезд.

С трудом выбравшись из стремнины людского потока, Мари, растрепанная и помятая, прижалась к холодной стене фасада многоэтажного здания.

Она всегда строго относилась к своей внешности. Хорошо выглядеть, следить за собой — означало в ее представлении возможность испытывать чувство внутреннего комфорта, быть уверенной и спокойной.

Сейчас ее волосы растрепались и спутались. Мари медленно приходила в себя, стоя у стены здания. Несколькими раздраженными движениями она попыталась привести в божеский вид предмет своей недавней гордости, но спутавшиеся волосы, мокрые от постоянно моросящего дождя, плохо подчинялись движению пальцев…

Внутри нее рос непонятный протест. Она чувствовала: еще немного такого состояния — и жизнь окончательно потеряет свой смысл… Требовалось немедленно что-то сделать, встряхнуться так, чтобы вытравить из души народившееся в эту ночь равнодушие к самой себе, к окружающему миру, к смыслу жизни…

Заметив тускло сияющую вывеску, Мари пошла в том направлении.

Салон красоты только что открылся, и посетителей еще не было. Навстречу Мари вышла девушка примерно ее лет, помогла снять пальто, пригласила в кабинет. Мари прошла, села в кресло, несколько секунд смотрела на свое отражение в огромном зеркале, а потом произнесла, вздрогнув от глухого звука собственного голоса:

— Я хочу подстричься.

— Как? — с милой улыбкой спросила девушка, протягивая руку к терминалу, память которого содержала каталоги причесок.

— Не нужно, — остановила ее Мари. — Под машинку.

Что это было? Форма внутреннего протеста? Способ встряхнуть свою психику или осознанное действие, смысл которого ускользал от нее в данный момент?

Мари не нашла немедленного ответа на данный вопрос. У нее были прекрасные волосы, которые она растила несколько лет. Теперь их не будет, и на свет появится новая Мари… Может быть…

Через десять минут, выйдя на улицу, она остановила такси.

— К гаражам Восемьсот шестнадцатого квартала, пятый городской уровень, — произнесла Мари, опускаясь на заднее сиденье.

Она собиралась взять свою машину и съездить к маме.

Там, где жизнь и смерть неразличимы, рождаются новые, неизвестные ранее чувства.

Мари ощущала, что ее тоскливое безумство затягивается и затягивает ее, словно черный водоворот, вырывающийся за рамки сознания.

Она остановила машину у бетонных ограждений, выкрашенных в кричащую желто-красную «зебру».

Ветер ерошил ее коротко остриженные волосы, холодил непривычную к таким прикосновениям кожу головы, и это ощущение было острым, непознанным, как дальнейшая судьба…

Она прошла несколько шагов, оперлась о холодный шероховатый бетонный блок и застыла, глядя в прозрачную осеннюю даль.

Они с отцом приезжали сюда… Поначалу часто, потом реже — ведь время, как известно, лечит душевные раны.

За прерывистой стеной из бетонных параллелепипедов начиналось мертвое пространство, посреди которого находилась остекленевшая коническая воронка, полная черной стоячей воды.

Мари не видела ее — эпицентр взрыва заслоняли мертвые коробки частично обрушившихся домов. Руины городских окраин обрамляли центр города, словно иззубренный венец, оброненный на землю великаном.

Чего я жду? — со страхом и внутренним смятением думала Мари, глядя на руины. Скорбь этого места смешивалась с ее свежим личным горем, делая его еще более невыносимым.

Неужели все так просто, так окончательно, так жестоко? Зачем же тогда мы живем, мучаемся, ненавидим, к чему-то стремимся, дышим, надеемся, любим?..

Зачем, если настанет миг и все исчезнет вместе с нашим сознанием?

Мари не понимала, что толкает ее именно на такие мысли. Она была измучена суетой города, узостью его стен, ей хотелось покоя, тишины, какого-то простора… И вот она нашла это место — неподалеку от почерневших, закопченных стен, у символической ограды, призванной отделять живых от мертвых…

Это несправедливо — с какой-то ребяческой, полудетской обидой думала она, глядя на руины города, где когда-то погибла ее мать.

Только повзрослев, она смогла связать воедино два факта: смерть молодой женщины, которую она едва помнила, и кадры страшной видеохроники, запечатлевшие вспышку ослепительного света, возникшую среди скопления высотных домов, и порыв неистовой, всесжигающей силы, дуновение которой вдруг вырвалось из тысяч окон сверкающей крошкой разбитого и испаряющегося уже на лету стекла…

Ее мать была штатным сотрудником гуманитарной миссии врачей Евросоюза и не могла остаться в стороне от эпидемии азиатской чумы, которая унесла за один месяц полтора миллиона жизней в двух городах…

Мари никогда не верила в бога, но и не кичилась собственным атеизмом — просто жила, и вот настал миг, когда ей вдруг жутко захотелось: пусть бы хоть кто-нибудь пришел оттуда, чтобы опровергнуть постулаты атеизма, поколебать эту удручающую окончательность всего сущего…

А может, мы не там ищем ответ?

Мысленный вопрос показался ей странным, более того, он испугал Мари.

Я просто тону в своем горе, вот и пытаюсь уцепиться за соломинку веры, — подумалось ей.

Ветер, дувший со стороны руин, окреп, он нес с собой холод почерневшего стеклобетона, его прикосновения казались скрипящими, дерущими по коже, словно ржавые крючья торчащей из руин арматуры. Мелкий, зарядивший вдруг дождь неприятно проводил по лицу порывами своей мороси.

Мари внезапно ощутила себя живой.

Она озябла. Ей хотелось назад, в уют автомобильного салона. Оказывается, у любой пропасти есть дно…

Медленно развернувшись, она пошла к машине.

Тихо хлопнула дверка, едва слышно заурчал мотор, мягко осветились шкалы приборов, с шелестом заработал отопитель, подавая к ее ногам сухое, фильтрованное тепло…

Мари сидела, впитывая его своим измученным телом, и ее глаза вдруг начали слипаться — наступил не только моральный, но и физический предел ее возможностей.