Анна Скарфо - Проклятая Страница 11

– Добрый день, синьора Аурора. Вы уж извините, что я без предупреждения. А Анна Мария дома?

Я была у себя в комнате, когда услышала голос сестры Миммы. Услышала – и, боясь пошевелиться, притаилась у себя на постели. Если бы я еще могла затаить дыхание! Я раскрываю глаза широко-широко, как будто это мне поможет лучше слышать.

– Пожалуйста, сестра, входите. Нет-нет, вы мне совсем не помешали. Хотите кофе? – Мама смущена и нервничает: это можно понять по ее срывающемуся голосу.

– Нет-нет, спасибо. – Сестра Мимма говорит вполголоса. Я слышу, как под балахоном колышется ее огромное тело и как она ходит между стульями и нашим кухонным столом.

– Так что же мне вам тогда предложить? Может быть, соку? У меня хороший сок. – Мама закрывает кран, из которого текла вода. Потом она то ли села сама, то ли пододвинула стул сестре Мимме, не знаю: я только слышу, как от стола отодвинули стул.

– Нет-нет, не хлопочите. Давайте лучше выпьем по стакану воды, и тогда я тут у вас немного посижу.

И я вышла из комнаты. А в это время сестра Мимма плюхнулась на стул, стоящий во главе стола, на этот стул садится только мой папа.

– Здравствуйте, – буркнула я. Я была в пижаме и в тапочках.

– А, Анна! Как хорошо, что ты здесь: мне в церкви нужна твоя помощь. – Сестра Мимма незаметно подмигнула мне глазом – тем глазом, который был ко мне ближе.

Мама подал сестре Мимме полный стакан воды и села с ней рядом, подав мне знак, чтобы и я тоже села.

А потом сказала еще и вслух:

– Садись, Анна.

Я подошла и села.

– Я вот что у вас хочу попросить, синьора Аурора. А нельзя ли мне забрать у вас Анну Марию на целый день? Мне она будет нужна в церкви – написать несколько пригласительных записочек для тех, кто поет в хоре. А у вашей дочки такой красивый, аккуратный, ровный почерк. – И она сделала вид, будто отпила глоток воды.

– Конечно, разумеется, без проблем! Анна, иди оденься. Давай, давай! – Мама даже не стала ничего спрашивать.

Сестра Мимма заговорщически мне улыбнулась.

Но я продолжала сидеть за столом, пристально рассматривая узор на синтетической скатерти. А потом фыркнула. Громко фыркнула. Но думаю, они меня не услышали.

– Чего это ты? Капризничаешь? Давай-давай. – И мама два раза легонько ударила меня по локтю.

Я нехотя встала и лениво потащилась в свою комнату, чтобы надеть футболку и джинсы.

– Знаете, сестра Мимма, эта девчонка доставляет мне столько хлопот: она же ничего не хочет делать, совершенно ничего. Вот она заканчивает школу, но продолжать учебу она не хочет. Но и идти работать она тоже не хочет. Правда, ей очень нравится петь в хоре и бывать в церкви, и это хорошо…

Я оделась и вернулась на кухню:

– Ну, я готова. Пошли.

– Синьора Аурора, мы, может, немного задержимся… – Сестра Мимма кивнула в сторону двери.

Мама подобострастно заулыбалась и рассыпалась в благодарностях.

Но я-то хорошо знаю, что мы не пойдем в церковь, а поедем в Полистену. А вот туда ехать я не хочу.

Завернув за угол, мы пошли к площади. Там нас уже ждала машина – синий «Фиат Пунто».

Сестра Мимма открыла машину и села на водительское место. А потом она открыла мне дверцу и показала знаком, чтобы я села.

– Но послушайте, сестра Мимма…

– Что такое, Анна?

– А почему вы не сказали моей маме, что мы поедем в Полистену?

– Чтобы ее не тревожить. Чтобы она не волновалась. Ты же ничего не говорила ей про то, что с тобой было. Так что теперь мы съездим в Полистену и поговорим с монахинями. Ну а если тебе там понравится и ты захочешь остаться, то тогда я подумаю, что сказать твоей маме. Я ей тогда скажу, что это так нужно – для учебы. Вот увидишь, это гораздо проще, чем кажется.

Сестра Мимма не распространяется и говорит уклончиво: «… то, что с тобой было».

Я плюхнулась на сиденье, и мы поехали. По дороге я не сказала ни слова, но пыталась думать. Даже и не знаю, что мне теперь делать.

Но вот только я снова раскаялась, что опять, как и в тот раз, села в чужую машину.

Каждый день Анна ждет, когда же наконец наступит ночь. Но вот когда она наступает, ей становится страшно, потому что ночью звуки и голоса словно парят в темноте и у нее в голове звучат еще громче. Она неподвижно вытягивается на постели, сжав кулаки. Вслушивается в темноту, ловит каждый шорох, все время начеку. Она страшно похудела, весит сорок килограммов. А может, и меньше, откуда ей знать: ведь весов в доме у них нет. Лежа в постели, быть начеку каждую ночь – это утомительно. Но это все-таки лучше, чем спать.

Те ледяные фигуры куда-то исчезли. Бог знает куда. И продолжать жить можно только так – забывая все, абсолютно все: и то, что она пережила, и то, что произошло. И даже то место, где это произошло.

Но вот слова-то… Она их все, до одного, помнит. Только слова, потому что свои переживания она приказала себе забыть. Забыть тот страх и ту боль первого раза. Забыть тоску, сомнения, отвращение и даже страх, который она всегда испытывала потом. Она стала сильной – но только потому, что внутри у нее стало все пусто. Она решила, что если уж жить, то тогда надо жить, умирая. Она решила жить, дожидаясь ночи и всякий раз не понимая, то ли это кончается один день, то ли это вообще конец всему.

Вот так ей и удалось избавиться от этих своих ледяных фигур, отодвигая их все дальше и дальше, задвигая их все глубже и глубже.

Да, но вот холод… От холода ей избавиться так и не удалось. Он с ней так и остался, никуда не делся.

Она не спит, потому что стоит ей задремать – голоса и звуки сразу же становятся кошмарами. Так что лучше уж бодрствовать. А это такое состояние, как будто ты стоишь на ногах, но тебя закопали в песок. И только голова из него торчит. А вот саму ее засыпали песком по самую шею. Но если холод у нее внутри, то вот угрозы – они снаружи.

И каждый просвистевший камушек становится словом. А потом из них вырастает целая куча слов. Они говорят все вместе. Но она не понимает. А потом каждый говорит сам по себе. Но она все равно не понимает.

Слушать шум замороженного песка – это невыносимо.

Пансион в Полистене

Свой синий «пунто» сестра Мимма остановила перед высокими воротами. Торможение было таким же резким и неловким, как и сама водительница. За забором оказался большой дом. Когда она говорила мне о пансионе, мне сразу же представился особняк в английском стиле – с лужайкой и зеленой крышей: ведь она же говорила мне об усадьбе. Но оказалось, что это обычный четырехэтажный дом с железными балконами и самыми обыкновенными окнами. Он похож не на пансион, а на дом с кооперативными квартирами.