Роберт Силверберг - Лагерь Хауксбилль Страница 11

В какое-то мгновение дискуссия превратилась в перепалку. Пятеро кричали, требуя полностью и немедленно переработать всю листовку. Плэйель стоял здесь же, вид у него был расстроенный, но он не пытался спасти собрание. Выражение лица Бернстейна было страдальческим и извиняющимся.

Дверь снова открылась. В комнату вошел мужчина лет двадцати пяти, Бернстейн подтолкнул Барретта локтем и шепнул:

– Это Хауксбилль!

Знаменитый математик с первого взгляда не производил особого впечатления. Он был толстоват, неряшливо одет, плохо выбрит. У него были толстые очки и редеющие курчавые волосы, венчающие череп, но, несмотря на это, он был похож на студента-старшекурсника. «Для такого человека не густо», – подумал Барретт. Прошлогодние газеты были полны сообщений о достижениях Хауксбилля. Он стал на короткое время героем от науки, девятидневным чудом, когда появился на научном конгрессе то ли в Цюрихе, то ли в Базеле, то ли еще где-то и прочел свой доклад о темпоральных уравнениях. Газеты сравнивали работу двадцатипятилетнего Эдмонда Хауксбилля с работой двадцатишестилетнего Альберта Эйнштейна, и это сравнение было далеко не в пользу последнего. И вот он сам член этой обшарпанной революционной ячейки. Как может человек с такими крохотными свиными глазками быть гением?

Хауксбилль поставил портфель и сказал без всякого вступления:

– Пока никого вокруг не было, я ввел векторы распределения в большой компьютер. Ответ гласил, что провалятся обе политические партии, что выборы президента не приведут к определенному результату и возникнет совершенно отличная от нынешней политическая система, не основанная на представительстве.

– Когда? – спросил Плэйель.

– Не позже трех месяцев после выборов плюс-минус две недели, ответил Хауксбилль.

Голос его был бесстрастным и монотонным. – Можно ожидать, что гонения начнутся в следующем феврале, когда новая администрация попытается подавить инакомыслие во имя восстановления порядка.

– Покажите нам параметры! – отрывисто закричал человек, который читал набросок воззвания. – Шаг за шагом предъявите их нам, Хауксбилль.

– Да это совсем не нужно, – сказал Плэйель. – Если мы…

– Нет, я все объясню, – невозмутимо ответил математик и начал вытаскивать бумаги из портфеля. – Пункт первый. Избрание президента Делафильда от новой американской консервативной партии в семьдесят втором году, что привело к фундаментальным изменениям в роли правительства по управлению экономикой и обусловило бунт семьдесят третьего года. Пункт второй. Паника семьдесят шестого года, возвестившая наступление Бесконечной Депрессии. Победа Национальной либеральной партии в семьдесят шестом году, когда американские консерваторы прошли только в двух штатах, – вот пункт третий. Теперь, если примем во внимание выборы восьмидесятого года с их обратным результатом и скрытыми подводными течениями, размывающими…

– Мы все это знаем, – прервал кто-то.

Хауксбилль пожал плечами.

– Сейчас можно доказать математически, взяв аналоговые блоки числа избирателей, что ни одна из главных партий, по всей видимости, не соберет на ноябрьских выборах этого года достаточного для избрания президента большинства. Поэтому выборы будут переданы в палату Представителей, где из-за ситуации, создавшейся после выборов в конгресс в 1982 году, станет невозможно даже таким образом избрать президента. Вследствие этого…

– В стране воцарится неразбериха.

– Точно, – согласился Хауксбилль.

До Барретта дошло, что это последнее замечание исходило почти что из-под его левого локтя. Он глянул вниз и увидел стоящую рядом Джанет.

Увлеченный монотонным докладом Хауксбилля, он даже не заметил, как она вошла в комнату и встала рядом с ним. Джек Бернстейн, похоже, был раздосадован этим, судя по его вспыхнувшему лицу.

– Ты не находишь, что здесь рассказывают страшные вещи?

Барретт понял, что она обратилась к нему.

– Я знаю, что дела плохи, но не понимаю, до какой степени. Если это на самом деле произойдет…

– Так оно и будет. Если компьютер Эда Хауксбилля говорит, что это случится, то так и будет. Мы называем это Второй Американской Революцией.

Норм Плэйель связан с влиятельными людьми во всех концах страны и старается предотвратить ее.

Это показалось Барретту нереальным. Он знал, что по всей стране происходят забастовки, демонстрации протеста, слышал о случаях саботажа.

Ему было известно о существовании многих миллионов безработных, о том, что с 1976 года доллар более чем в четыре раза упал в цене. Он понимал сложность международной обстановки. Он видел неразбериху политической структуры страны, когда исчезли старые партии, а новые раскалывались на крохотные фракции. И все же ему и всем его знакомым казалось, что через некоторое время все уладится само собой. А вот у этих людей, похоже, была преднамеренно пессимистическая точка зрения. Революция? Конец нынешней конституции?

Джанет протянула ему сигарету. Он взял ее, поблагодарив кивком, и щелкнул зажигалкой. Они сели рядом, и она прижалась к нему теплым бедром.

Джек был от них далеко, и досада все сильнее проступала на его лице.

Барретту понемногу стало даже казаться, что эта Джанет будет не так уж плохо выглядеть, если сбросит килограммов двадцать, оденется поприличней, наденет лифчик, будет почаще умываться, слегка подкрасится… и тогда он улыбнулся своей собственной нетребовательности, ведь поначалу она показалась ему просто хрюшкой.

Сидя тихо в углу комнаты, он старался уловить смысл того, что происходило на собрании. Фокусом его был Хауксбилль и его оппоненты.

Плэйель, по-видимому, руководитель группы, оставался в стороне. Тем не менее Барретт заметил, что как только разговор уходил слишком далеко в сторону, Плэйель вмешивался и выправлял положение. Этот человек владел искусством руководить, и это произвело на него впечатление. А вот все остальное, что здесь происходило, практически никакого впечатления на него не произвело.

Все здесь, казалось, были глубоко уверены в том, что страна на плохом пути, и соглашались с тем, что с Этим Надо Что-то Делать. Но, помимо этой точки соприкосновения, все было смутным и хаотичным. Они даже не могли согласовать текст воззвания, которое собирались раздавать перед Белым домом, не говоря уже о программе спасения конституции. Эти люди были так же разобщены, как члены школьного шахматного клуба, и в такой же степени могли повлиять на политическую обстановку. Неужели Бернстейн надеялся, что он всерьез воспримет их группу? Какова их цель? Каковы методы? Каким бы политически наивным он ни был, ему, по крайней мере, была ясна истинная цена этих «пламенных революционеров».