Владимир Дэс - Из рая в рай (сборник) Страница 11

Люди эти, несомненно, умеют читать, но почему-то все делают наоборот. Столько я их поднять, конечно, не с могу.

Стоим, ждем.

Выходить никто не хочет.

Стоим, ждем.

Все кричат, никто выходить не хочет.

Стоим.

Мне надоело это издевательство, и я поехал, надрываясь, вверх.

Силы свои не рассчитал и застрял между первым и вторым этажами. И все, кто во мне, хотя и было очень тесно, так резво давай пинать и бить меня, что от удивления я съехал вниз и открыл двери.

Я-то тут при чем? Можно подумать, что я их силком сюда впихнул.

Порой бывает очень трудно понять людей.

А это в меня вошли влюбленные.

Как двери закрою, и смотрят друг на друга. Смотрят и смотрят, пока не приедут. А иногда останавливают меня.

Я терпеливо жду.

Хоть я и Лифт, но понимаю: любовь – это святое чувство.

Правда, иногда во мне бывает такая любовь, что хоть святых выноси. Но я эту псевдолюбовь стараюсь пресекать.

А эти пусть катаются.

Сегодня, наверное, зарплата у многих. Вы думаете, почему я догадался? Нет, не потому, что пьяных много, их всегда достаточно.

Деньги мужчины прячут.

Вот и этот, как вошел, так сразу давай по карманам рассовывать купюры.

А последнюю сложить-то успел, а спрятать нет, я уже становился и дверь открыл, а на площадке – его жена. Так он не растерялся и говорит ей так радостно:

– Представляешь, Соня, я деньги в лифте нашел. – И показывает.

Но что ему Соня ответила, я уже не слышал.

Меня вызвал вниз еще один не совсем приятный тип. Я его называю Плевако.

Не надо путать с кем-то из великих людей. Этот как заходит в меня, так начинает стены мои оплевывать.

Плюет и плюет.

Потом мусор из карманов разбрасывает.

А ведь взрослый мужчина.

С виду интеллигентный.

Я так думаю, что раз считается, будто лифты ничего не чувствуют, то он, очевидно, плюет в людей, а не в меня. Да, скорее всего, именно так.

И откуда у него столько слюны берется? А когда оплюет меня всего, сам так тихонечко вышмыгнет, чтобы о плевки свои не испачкаться.

И почему у людей в замкнутом пространстве какие-то непонятные инстинкты просыпаются?

Знакомиться всегда трудно.

А особенно для мужчины.

А особенно для трезвого.

Мой герой, может для храбрости, выпил стакан водки, закусил лучком и терпеливо стал ждать около входа в меня свою пассию.

Они часто ездили вместе до седьмого этажа, где она жила, но ни разу не разговаривали. Он сам-то живет на десятом.

Она подошла.

Он нажал кнопку и, повернувшись к милой девушке, почему-то стал по-идиотски улыбаться, чем очень ее озадачил. И вот где-то на уровне пятого этажа, обильно дыхнув на нее луково-водочным букетом, наконец изрек:

– А вы красивая, хи-хи.

На что сейчас же получил совершенно точный, на мой взгляд, ответ:

– Сам дурак.

После этого мне оставалось только открыть двери на седьмом этаже.

Знакомство не состоялось.

А совсем поздно, когда я уже думал, что сейчас отдохну, нечто не то вкатилось, не то вползло в меня.

Подняло меня до середины двенадцатого и остановило.

Грязное, нечесаное существо, от вина чуть живое, с каким-то тяжелым запахом тела, упало на мой пол.

И это человек.

И с душой.

Не предмет неодушевленный.

Судьба, она ведь выбирает, стреляет наугад, души веером разбрасывает.

Какая тебе попадет, еще неизвестно.

Вот и подумаешь, кем лучше быть – лифтом или человеком?

Прыжок

Жизнь у меня в последние несколько лет была такая замотанная, что я даже перестал понимать, зачем живу.

Сплошные переезды, перелеты, встречи, конференции, контракты, факсы, телефаксы; кругом не друзья, а партнеры, не обеды, а фуршеты.

Порой мне даже мерещилось, что это и не я живу в этом бешеном мире, а только мое тело, как отдельная сущность, к тому же принадлежащая не мне, а какому-то сообществу людей, объединенных общим названием «бизнес».

Попав во власть этого загадочного монстра, люди забывают, что помимо бирж и процентов, на свете есть лес, а в лесу – поляна с ежевикой, есть река, а в ней – сопливые пескарики; что день состоит из восьмидесяти шести тысяч четырехсот секунд, а не из единого мига между утренней и вечерней котировкой акций; что женщины – не только роботизированные комплектующие компьютеров, но еще и нежные создания с бархатной кожей, которую можно ласкать и испытывать при этом не меньшее удовольствие, чем от положительного сальдо баланса, составленного, кстати сказать, этим же эфирным созданием.

Так вот, улетал я из Голландии после очень тяжелых переговоров по поставке голландских цветочных луковиц для экзотических супов в элитные ночные клубы Москвы.

В Москве меня ждал аукцион по продаже четырнадцати тросов обгоревшей Останкинской телевизионной башни.

Машина гнала, как безумная.

Я опаздывал, но успел.

Правда, место мое уже заняли, и мне досталось одно-единственное свободное – в самом хвосте самолета, у туалета. Но скандалить я уже не стал – мне важно было успеть на аукцион.

Сел я в кресло. Пристегнулся. Попросил чашку чая с ликером «Белиз». Потом попросил шерстяной плед и заснул, рассчитывая проснуться только в аэропорту «Шереметьево-2», где меня должна была ждать машина с мигалкой и парой бутербродов.

Я сладко дремал, разморенный изрядной порцией ликера.

Но вдруг самолет затрясло, как в лихорадке, даже посильнее, чем Лондонскую биржу в моем сне. Я проснулся.

Перед глазами мельтешили стюардессы, пилоты и пассажиры в истерике, а сам самолет летел почему-то не прямо, а круто пикировал вниз.

При этом моторы завывали, как добрая сотня разорившихся банкиров, – натужно и обреченно.

В ту же секунду что-то треснуло прямо подо мною, и хвост, отломившись вместе с моим креслом от остального фюзеляжа, подпрыгнул вверх и бешеной юлой закрутился в ледяном вихревом потоке.

Но мозг, вне зависимости от подавленного состояния души и телесной дрожи, а я служил в десантных войсках, сам начал автоматический хронометраж высоты в секундах. А секунда у нас, парашютистов, отсчитывается словом «пятьсот».

501,502,503…

Я прикинул опытным взглядом: до встречи моего грешного тела с землей осталось секунд восемьдесят – девяносто – значит, около пяти тысяч метров. Я падал в озеро.

…565,566…

Со страшной скоростью я влетел в воду.

Доля секунды – и я, пройдя воду, как накаленная иголка масло, вонзился выше колен в илистое дно.

Слава богу, успел глотнуть воздуха, а то ведь чуть не задохнулся, пока выдирал ноги из вязкого ила.

Наконец полуживой вынырнул.

Еле-еле доплыл до берега.

Уже на карачках выполз на пологий склон, упал ничком и лишился сознания.

Очнулся я от щекотания в носу.

Поморщился, чихнул и открыл глаза, но не шевелился.